У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

Да Гаврош рассказал! — махнула рукой Мила. — Ой, Робка, какой же ты все-таки смешной! Тебе говорили, что ты красавец парень? — Она вдруг обняла его и жарко зашептала в ухо: — Если будут говорить — не верь! — и тут же оттолкнула его, вскочила. — Щас накормлю вас!

И через несколько минут друзья хлебали наваристую густую солянку, так что за ушами хрустело. А Милка сидела напротив, подперев кулаком щеку, и заботливо, совсем по-матерински смотрела на них. Робка почувствовал этот взгляд, поднял глаза от тарелки.

- Ешь, Роба, ешь, — мягко улыбнулась Милка, и в ее бархатных глазах появилась грусть. — Наголодались?

- С утра не жравши, — ответил за Робку Богдан.

- Милка, скоро ты там? — донесся голос Зинули из раздаточной.

- Иду! Иду! — зло ответила Милка. — Три минуты подождать не может! — Она вскочила и убежала, мелькая стройными белыми ногами.

Раскрыв рот, Робка смотрел ей вслед. Вид у него сделался глуповатый. Богдан понимающе усмехнулся:

- Втюрился, что ли?

- Почему это я? Ты до меня сюда уже наведывался.

- Так я — пожрать... А ты точно втюрился, гы-гы-гы! — рассмеялся Богдан. — По роже видно…

- Если втюрился, то что такого? — нахмурился Робка, ему не понравился нахальный, бесцеремонный смех товарища.

- Дурак, она ж взрослая баба! — Глаза Богдана испуганно округлились. — А Гаврош? Он за нее голову оторвет.

Робка не ответил, поковырял вилкой в тарелке, вдруг спросил:

- Слушай, а она красивая?

- Не знаю... — пожал плечами Богдан. — Мне как-то до фонаря. А тебе чего, взаправду нравится?

- Ага... — Робка смотрел на него, и дурацкая улыбка застыла на его губах, а глаза были глупыми-глупыми. — Она мне снилась... и все время голая, — он прыснул в кулак и тут же смутился…

В клубе «Текстильщики» был вечер танцев. Танцевали под радиолу, администратор — пожилая женщина с копной белых травленых волос и в черном костюме — меняла пластинки. Танцевали два долговязых парня с набриолиненными «коками» (последний крик моды), в узеньких дудочках-брюках и рыжих, на толстой микропорчатой подошве туфлях. Тощими длинными ногами они выделывали немыслимые кренделя, подпрыгивали и вертелись, как волчки. Танцевали парень с парнем и девчонка с девчонкой. Большинство двигалось в ритме танго, некоторые пытались изображать фокстрот, а совсем «избранные» крутили рок-н-ролл. Название только-только появилось, и большинство даже не понимало его смысла. Тогда же впервые зазвучало непонятное слово «стиляга». И то и другое осуждали во всех газетах, это надо было презирать.

В зал Милка вошла первой, остановилась, окидывая сияющими глазами танцующую публику, тут же потянула Робку за руку — танцевать:

- О, «Брызги шампанского»! Ты умеешь?

Робка вспотел от напряжения. Танцевал он из рук вон плохо, несколько раз наступил Милке на ногу, еще больше вспотел и боялся поднять на нее глаза. На ней было эдакое веселенькое платьице с красными цветочками по голубому полю, с «фонариками» у плеч. Она танцевала легко и гибко, жадно стреляла глазами по сторонам, но иногда вдруг в упор начинала смотреть на Робку, и под этим взглядом ноги у него становились совсем деревянными.

- Ох, Робка, Робка... — глаза у нее стали грустными. — И зачем ты такой красивый?

- Что? — из-за громкой музыки он не расслышал ее слов.

- Ничего, проехали. — Она вновь завертела головой по сторонам. — Ой, сколько народу! И все веселиться пришли, во звери, а?

- Жить стало лучше, жить стало веселее, — усмехнулся Робка.

- Кому как... Кому веселье, а кому похмелье! — она засмеялась, откинув голову назад. Смеялась она заразительно, открывая ровный ряд белых поблескивающих зубов. — Так мой папка говорит!

Когда танец кончился, они пошли к буфету. Вернее, Милка потянула Робку за собой. Сунула ему в руку скомканную пятерку.

- Угости меня пирожными... и пивом.

- Твои деньги, сама и угощайся. — Робка даже обиделся, почувствовал себя униженным — у него было всего два рубля, и достать их из кармана он постеснялся.

- Ты что, обиделся? Ну чудак, Робка! А еще кавалер! Ты ведь должен за мной ухаживать, не знаешь? Возьми, возьми. Ты с Богданом тоже деньги делишь на свои и чужие?

- Сравнила! То Богдан, дружок... кореш.

- А мы с тобой кто? Любовники, да? — она засмеялась, озорно глядя на него.

- Кончай, Милка... — Робка опустил голову.

- Значит, тоже друзья! А если друзья, то — все пополам! Твое-мое отменяется! — и она силой вложила ему деньги в руку. — Иди. А я пока место займу.

Робка купил две бутылки пива и два пирожных и, подойдя к столику, протянул Милке сдачу, два рубля с мелочью.

- Оставь себе, — Милка беззаботно махнула рукой.

- Зачем? Мне не надо. — Робка положил деньги на стол.

- Оставь, пригодится, — она налила в стакан пива, выпила и залихватски подмигнула Робке. — Вкусно! Люблю красивую жизнь! А ты?

- Люблю... — улыбнулся Робка. — I (о воровать боюсь. Так Гаврош говорит.

Милка сразу же посерьезнела — вообще выражение ее лица менялось мгновенно.

- Смотри, Робка, от Гавроша держись подальше.

- А ты? — взглянул на нее Робка, и нечто большее прозвучало в его вопросе.

- Я человек взрослый, а ты еще пацан. — Она подмигнула, взъерошила ему волосы на затылке. — Я целую семью кормлю, понял? Отец-инвалид да сестренка с братом, понял?

- А мать? — спросил Робка.

- Умерла в прошлом году... Болела долго. — Опять глаза у нее сделались темными и грустными. — Так я с ней намучилась, так намучилась. Рак желудка у нее был…

Они сидели за столиком рядом с громадным фикусом в обернутой серебристой фольгой кадке. А над ними в широченной багетовой раме висели знаменитые «Мишки в сосновом лесу».

- В школу совсем ходить не будешь, что ли? — спросила после паузы Милка и опять уставилась на него своими глазишами.

- Почему? Буду... прогуливаю много... — он сокрушенно вздохнул, будто сам переживал и корил себя за это.

- А чего? Учиться неинтересно?

- Да нет, почему?.. Математика проклятая замучила, а так ничего…

- Учись, Робка. Работать еше хуже. В столовке за день так набегаешься — ног под собой не чуешь…

А жизнь проходит! — она засмеялась. — А ведь она дается человеку один раз!

-