Волны любви. Маленькие семейные истории - Диана Вран

чтобы продавать кухонные прибамбасы. Не знаю, почему он не продает этот дом. Сейчас можно срубить за него очень хорошие деньги.

Мы жили счастливо в бабушкином доме целых пять лет. У отца вдруг проснулась предпринимательская жилка. Он исколесил всю Баварию и соседний Баден-Вюртемберг и решил открыть завод по производству оборудования для заведений общественного питания и попутно выполнять частные заказы на кухонную обстановку для индивидуального жилья.

Три года, пока налаживалось производство и с конвейера начали один за другим сходить сверкающие никелем комплекты кухонь, мы вообще не видели его дома. Дед, разъезжая по дому на каталке с электромотором, заглядывал во все углы и спрашивал:

— А где мой сын? Где Хайнрихь? Почему он прячется от меня?

Вальтер бегал за коляской в догонялки, ловко цепляясь сзади за спинку кресла, и на дедов вопрос отвечал:

— Дедушка, папы нет, а я здесь. Ты лучше со мной играй.

Деду явно понравилось его новое передвижное средство, и подозреваю, что он забыл в нём о своих предках. А когда Берта отдала ему под костлявую задницу перьевую подушку из своего так и не пригодившегося приданого, он перестал мечтать встать на собственные ноги.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, семья уже получала от отцовского бизнеса пусть ещё небольшой, но стабильный доход. Отец иногда вечерами проводил со мной беседы. Тут же на ковре перед отцовским креслом среди моря игрушек усаживали сопляка Вальтера. Отец начинал с того, что свой бизнес он затеял ради своих детей и очень надеется, что мы, особенно ты, Андреас, сможем подхватить и продолжить его дело. Я клятвенно обещал, что семейное дело станет смыслом моей взрослой жизни, а придурок Валет всё портил:

— Какое дело, Андри? Которое лежит у тебя в спальне за плинтусом?

В спальне за плинтусом я прятал сигареты и пачку презервативов, которую обменял в школе на печатку с фамильным гербом, доставшуюся мне от бабушки.

Сигаретки я уже покуривал, а презервативы берег до лучших времён. Я уже кое что знал об отношениях мужчины и женщины в теории, конечно же. И для меня стало ударом, когда обнаружилось, что у мамы растет живот. Я возненавидел отца и почувствовал брезгливость к маме, которую всю жизнь очень любил. А они чему-то радовались. Перебирали девчачьи имена, почему-то решив, что родится девочка. В маминой спальне стали появляться одежки для младенца. Берта тоже сияла и порхала по дому как молодая.

Девочка родилась мертвой, а спустя два часа умерла и мама. Потом я узнал, что ей не рекомендовали рожать по причине возможных осложнений, которые уже имели место в предыдущих родах. Её уговорил отец, которому для полного счастья не хватало только дочки. Мама умерла из-за этого гада отца! Я затаил обиду.

В доме поселилось уныние, и я с лёгким сердцем через год покинул его, отправившись на учебу в Берн в технический колледж.

Вскоре приказал долго жить дедушка Валентайн. Он оставил мне приличную сумму денег на счёте в городском банке Швица, и ещё толстую пачку франков и марок нашли в подушке на кресле с электромоторчиком. Отец отдал мне и эту пачку. Я положил её на тот же счёт. Когда через десять лет я переехал в Филадельфию, дедушкины деньги меня здорово выручили.

После окончания колледжа я какое-то время работал в Швейцарии, а потом в один из приездов в родительский дом встретил приятеля, и он пригласил меня на экскаваторный завод в Дюссельдорфе. Там я окопался на несколько лет и не навещал отца и брата. Мне удалось вырваться к ним лишь через четыре года.

В Кемптене произошли перемены. Членом семьи стала Лина, единственная дочь некогда погибшего дяди Карла. Её мать после смерти мужа вскоре опять вышла замуж и уехала в Италию, оставив крошку дочь на попечении бабушки. Когда старушка умерла, мать Лины уже жила где то в Америке и ее не смогли найти. Мой отец взял сиротку на воспитание к себе.

В доме целыми днями звучали веселые голоса Лины и Вальтера. Вечером к ним присоединялся отец и вылезала из своей норы Берта. Мой брат и Лина были одногодками. Им исполнилось по 18 лет и между ними установились близкие дружеские отношения. Мне сначала подумалось, нет ли тут ещё более близкой связи, но потом понял, что нет.

Вальтер, придурок, очень трепетно относился к отцу и во всем слушался его. Сейчас он был поглощён подготовкой к поступлению в Штутгартский технический университет, и речи не могло быть о том, чтобы тратить время на юношеские незрелые романы.

Отец всячески поддерживал нацеленность младшего сына на результат и постоянно твердил о том, что он главный преемник и наследник титула и семейного бизнеса. Меня это несколько задевало, и я довольно зло подшучивал над братом, особенно по поводу титулов, которые уже давно в Германии были запрещены. Хотя в семьях старались соблюдать традиции и вели родословные книги. Вальтер никак не реагировал на мои подковырки. Выдержка у него была дедовская. Это обстоятельство также вызывало во мне ревность.

Сдержанность, граничащая с достоинством, которая была присуща деду Валентайну в его лучшие годы, вызывала у меня восхищение и я старался воспитать в себе хоть малую толику этого качества, но у меня получалось плохо. А тут извольте видеть, без особого труда со стороны придурка ему дарован талант деда, которого он и не знал как следует.

В тот раз я уехал в Дюссельдорф злой и, наверное, со злости вскоре женился на одной из своих подружек. Известить родственников о перемене в моей жизни я не счёл нужным. Катрин работала фотохудожником в одной из местных газет и подрабатывала на рекламных заказах. Мы прожили два довольно весёлых года, а потом надумали, пока не завели детей, перебраться в Америку. Там жила старшая сестра жены, и она давно звала Катрин переселиться в Филадельфию.

Почти накануне отъезда из Штутгарта, где учился Вальтер, пришла открытка с мольбой о помощи и просьбой приехать на рождество в Кемптен. Текст открытки был туманным и ничего не прояснял. Что случилось, какого характера помощь нужна, кто это «мы», которые в отчаянии.

Первой мыслью был отец. В 1944 году, будучи недалеко от германской границы, он совсем мальчишкой случайно попал