Смерть это все мужчины - Татьяна Москвина

Мы ведь только стёклышки в пыли, мы вспыхиваем от благодатных лучей и гаснем в грязи и ночи, тьма неизбежна, а вот грязь истребима. Чистите дух, умывайте душу, следите за правильным питанием разума и чувств

Куда вы едете, люди? Сидят, разговаривают, читают ерунду какую-то. Когда объявили, что будет принят новый гимн России, я – так, для развлечения – сочинила свой, на мотив Глинки разумеется.

Отчий дом, будь славен и свободен!

Мир тебе, родной народ.

Долгий путь России – путь Господень.

Вместе с нами Он идёт.

Он дарует радость и страданье,

Он любовь даёт сердцам.

И в Его великом испытанье

Благодать сияет нам.

В добрый час соединим усилья,

Наши дни пройдут в трудах.

Создадим прекрасную Россию —

На земле и в небесах.

Отчий дом, будь славен и свободен!

Мир тебе, родной народ.

Долгий путь России – путь Господень.

Вместе с нами Он идёт.

Но это как-то очень красиво-сладко получилось: не на русские зубы. Такое небось в небесной России распевают, а для нас сгодится ржавая советская бетономешалка композитора Александрова, набитая скользким фальшаком от поэта Михалкова. Нормальная идея всех неблагородных правителей: связать времена ложью…

За окном – безнадёжность. Серый день. Плохое предзнаменование. Господи, как я хочу его увидеть, прижаться к нему, обо всём забыть… Что ж такого преступного, необычайного я хочу? Это так просто всё. Двое людей вдруг поняли, что им сейчас ничего не надо, ни денег, ни славы, ни заботы – а надо им маленькое замкнутое пространство и какую-нибудь постель. Ну и оставьте их в покое, отвернитесь, пройдите мимо, займитесь своими делами. Нет, сгрудятся кучей вокруг этой бедной постели, все, все – церковь, государство, семья, общество, коллеги и друзья, всем миром навалятся, расцепят, помешают, замучают…

Часа полтора ещё тащиться.

Андрюшин телефон не отвечал. Не случилось бы чего… К понедельнику нужно очерк добить про матерей, и вот давно хочу найти какого-нибудь благородного человека и написать про него. Может, среди старых профессоров… Кого-нибудь похожего на Ивана Цветаева, хотя бы отдалённо.

Иван Цветаев, отец Марины и Анастасии, создал Музей изящных искусств, который теперь называется «Пушкинский». Редкий случай, когда Пушкин тут не пришей кобыле хвост. Когда попадаю в Москву, обязательно иду в этот музей – из глубокого уважения к светлой памяти профессора Цветаева, и вот именно настаиваю на каждом слове: уважение моё глубокое, а память об Иване Цветаеве – светлая. Человек решил открыть в Москве музей искусств и открыл. Собирал деньги, уговаривал меценатов, руководил строительством здания и покупкой экспонатов. Будьте уверены, копеечка не пропала у дурака-бессребреника. Он проклинал каждую устрицу, которую ему пытался скормить богатей, давший большие деньги. Зачем устрицы, это десятки рублей, можно было бы потратить их на музей. На музей! Отказывался шить себе мундир (дорого! неприлично! тратить деньги на такой вздор!), еле-еле уговорили: Иван Владимирович, это – ради музея. Сидела как-то в зале, у слепков Микеланджело (из Италии притаранил, лично, всё сам, за всем глаз да глаз), и думала: ведь колбасились вокруг тоже всякие там губернаторы и чиновники в золотом шитье, надували щёки, а в Женевах-Парижах попивали вино будущие палачи России, и что? Вот он, музей, – стоит. Стоит дело Ивана Цветаева! А книги его дочери – в каждом образованном семействе России. Вот так вот! Смерть, где твоё жало? Ад, где твоя победа?

Таких бы мужчин, как профессор Цветаев, найти бы где-нибудь и оплодотворить ими Красную Россию. Да где их найдёшь? Выписать откуда-нибудь? А откуда? Надеяться ли на то, что дети нуворишей обратят взоры на просвещение? Нет, это существа конченые, ещё в момент зачатия. Музеи создают дети сельских священников, а не помёт человекообразных жуков-пауков. Василий Розанов в начале прошлого века кричал: Созидайте дух! Созидайте дух! Созидайте дух! Смотрите, он весь рассыпался! Смешно. Топал по своей Коломенской встречаться с Павлушей Флоренским и ещё чем-то был недоволен. Дух, видите ли, рассыпался…

Да, чешет, значит, моя социалка в свои халупы-хибары. Женщины всё-таки стараются получше выглядеть, мужчины, конечно, сплошь затрапеза. У полвагона такой вид, будто они спали не раздеваясь, в куртках и ботинках. Это они их так отпугивают, что ли? Дескать, бабоньки, не надейтесь – глухо. Нет, не запугаете вы нас, идолы. Надеялись и будем надеяться! Выдавать желаемое за действительное – это наша профессиональная женская обязанность.

Неприятно, что его телефон выключен. Но я же точно сказала и объяснила, где буду. Пришло опять сообщение от косой безопасности, от Владимира Ивановича, с просьбой о скорой встрече. Нет, сегодня никак не могу. Зачем они ко мне привязались? Не иначе, Коваленский собрался ориентировать губернатора в сторону экономики Германии, а кто-то уже Италии обещался. Какие-то там нули замешаны, ради которых и бьются смертным боем мужчины левого пути. И Лев с ними. Левый лев, испорченный… Что-то юркнула тревога змеёнышем. Хмурое небо, и мелькают бесконечной чредой всё эти убогие домишки на скудной почве и тощие болотные берёзки… сыро, зябко. Где солнце? Хоть лучёныш бы какой, позолотить душу… Сомнительно, чтобы из всего этого получился ты, мой милый.

Как опасно иметь надежды. Надежды – те же собаки, их надо кормить, выгуливать, причёсывать, спаривать с другими надеждами, потом хоронить и плакать на их могилках… Я не думаю ни о каких потом и дальше. Не могу. Честно говоря – и не вижу впереди ничего. Мне необходимо сейчас, сразу, немедленно – с какой стати мы ущемляем права великого новорождённого Сегодня ради зачатого, но неразличимого на цвет и ощупь Завтра? Хочу тебя сегодня. Естество моё горит, душа моя стонет – возьми меня сегодня, сейчас. Как опозорено понятие «власть» – сразу представляется тупой господин с плетью и грязный раб на коленях, в ошейнике. А ведь бывает другая власть, та, которую я дала тебе над собой, мой драгоценный. Власть любви, надежды, веры…

Да уж, эти три шлюхи, Вера-Надежда-Любовь, и их б… ская мать София всласть морочат вас, чувствительных коровушек. А вся ваша доля – сначала давать… к примеру, молоко и телят, а состаришься – изволь на бойню

Замолчи. Власть по любви существует. Это было всего лишь – вчера.

Это было – Вчера. А Сегодня – Сегодня.

Нет, невозможно. Любовь не ошибается. Я вижу его так живо, точно облитого ясным светом. Он улыбается и смотрит мне прямо в глаза, не отрываясь, как тогда.

Ну да, смотрел про запас, чтоб вспоминать потом, какая хорошая у него однажды была девчонка

Замолчи, или я с ума сойду.

Так ты уже сошла, Саня, аккурат вчера и тронулась умишком. Куда ты бежишь? Зачем?

Приехали. Город Энск.

В городе Энске есть двадцать тысяч жителей, собор восемнадцатого века, мебельная фабрика (умерла и не воскреснет), приморский бульвар, пансионат «Заря» и улица Ленина. Ещё в городе Энске, как в любом русском городе, есть гостиница «Дружба». Нет никаких шансов отыскать место, где нет такой гостиницы. Но «Дружба» «Дружбе» рознь. Строили «Дружбы» в исторический «застой», но «застой» был велик и обширен. В конце семидесятых все «Дружбы» были примерно как наш крематорий, а «Дружбу», куда я направлялась, возвели близко к романтичным шестидесятым, с фокусами: от центрального вестибюля расходились два корпуса в виде стилизованных крыльев чайки. Внутренности гостиницы, украшенные аполитичными рельефами на тему специальных девушек нечеловеческих пропорций, бегущих по волнам и усиленно поджидающих алые паруса, сберегли многое, данное от рождения, – потёртые зелёные дорожки, мнимохрустальные плафоны, светлую полированную мебель – ДСП. Телевизоры смотрелись тут пришельцами. Знакомая администраторша с пленительным именем Клавдия Виленовна, которой я позвонила с утра, дала мне ключ от двадцать первого номера. Я как-то жила здесь, когда писала очерк про город Энск.