Девушки из хижины - Минка Кент

Девочки смотрят на протянутую руку. Возникает неловкая пауза, и Моника быстро убирает руку. Уверена, что доктор Петтигрю побеседовала с ней перед нашим приездом, а еще уверена, что она, как уроженка Стиллуотера, смотрела новости и слышала об этих девочках все, что только можно, но предугадать, какие выражения, понятия и манеры поведения им знакомы, а какие нет, нельзя.

– Будьте любезны следовать за мной, – приглашает Моника и разворачивается на каблуках своих бежевых туфель от Шанель. На 99 процентов убеждена, что это подделка, потому что никто в Стиллуотере не станет покупать пару обуви за тысячу долларов, как бы он ни был повернут на моде. – Я приготовила для вас несколько вещей и повесила в ваших примерочных. Когда прикинете на себя, мы увидим, подходят ли размеры, и сможем продолжить. Согласны?

Говорит она высоким голосом, сжимая наманикюренные пальцы. Не знаю, то ли выпила лишнего кофе с утра, то ли переигрывает с гостеприимством, потому что эта парочка заставляет ее нервничать. В любом случае, девочки не обращают на это внимания, прямиком направляются в примерочные и принимаются рассматривать вещи на плечиках и крючках.

Рен проводит рукою по ткани темно-синего платья в клетку, потом изучает швы.

– Все в порядке? – спрашивает доктор Петтигрю. – Если эта модель тебе не нравится, можно подобрать другую.

Рен поджимает розовые губки.

– Оно красивое.

Мы все вздыхаем с облегчением, а Моника идет к примерочным и распускает атласные завязки штор.

– Смелее, – говорит она. – Примерьте его.

Присаживаюсь на диван возле двери, и мы достаточно долго ждем, а потом из-за штор появляется Рен. Темно-синее в клетку платье прекрасно сидит на ее хрупком теле, даже местами создает иллюзию девичьей фигуры.

– Ну? – Я встаю. – Что скажешь?

Она смотрит блестящими глазами, закусив нижнюю губу, затем шепчет:

– Мне очень нравится.

Из соседней примерочной выходит Сэйдж. На ней болтаются узкие джинсы и какой-то топ на пуговицах, который больше подошел бы женщине раза в два или три старше.

Подтягивая брюки, Сэйдж морщит лоб.

– Я этого не хочу. Я в них смешная.

Рен смеется. Сэйдж прыскает. Магазинчик наполняется веселым хихиканьем.

В такой обстановке почти не помнишь, что леса, окружающие наш старомодный городок, сейчас полны полицейских, поисковых собак и добровольцев, прочесывающих чащу и участки пересеченной местности в поисках людей – живых или мертвых.

Никогда не думала, что в таких слабых телах могут обитать такие сильные души. У меня сладко щемит в груди. В этот момент я всем сердцем верю: все будет хорошо.

Моника предлагает им примерить другие модели, и девочки снова скрываются за шторами. Достав из сумочки телефон, быстро набираю сообщение своему парикмахеру – не сможет ли она сегодня принять девочек.

Потом, откашлявшись, наклоняюсь к доктору Петтигрю:

– Завтра муж возвращается домой… Он уезжал по работе, и они с ним еще не знакомы.

Доктор внимательно слушает меня.

– В то утро они перепугались, увидев мужчин-полицейских, – добавляю я. – И их заверили, что в больнице с ними будет общаться только женский персонал.

– Это была предосторожность, – говорит доктор Петтигрю. – Думаю, они не столько боятся мужчин, сколько того человека, который не выпускал их из дома. Все будет нормально. Вы проявили свои качества, взяв их к себе, полагаю, и муж у вас такой же.

Я сдержанно улыбаюсь и в знак благодарности кладу ладонь на растревоженное сердце. На душе приятно и одновременно грустно.

Когда-то Брант помогал застрявшим автомобилистам, выхаживал птенцов. Как-то раз он всю ночь не спал, готовил для меня трехслойный шоколадный торт. Местная булочная облажалась, испортила его заказ, и он вызнал рецепт в моей любимой пекарне в Нью-Йорке. Наутро к нам должна была приехать компания на мой день рождения.

Пока я принимала душ после пробежки, он варил мне кофе. Он приучил меня к свежим цветам, привозил их всякий раз, возвращаясь домой. Всегда розы. И всегда белые.

Раз в год он баловал меня романтическим путешествием. Я всегда знала, что оно близится, но когда именно и куда мы едем, он не рассказывал. Просто однажды утром будил меня и предлагал собрать дорожную сумку.

Воспоминания о сладостных моментах, созданных для меня Брантом, приводят только к одному: я лучше осознаю жестокую правду. Я живу не с тем человеком, за которого выходила замуж.

И как только он вернется домой, мне снова придется выяснять, кто же он такой.

Последние два дня предоставили мне временную и столь желанную передышку от личных неприятностей, но реальность, словно отринутый любовник, не позволяет забыть о себе.

– Отрежьте их, – говорю я симпатичной даме, накрывающей мне грудь и плечи черным передником. Она молчит, завязывает ленточки на моей шее. В помещении шумно. И светло. И пахнет как возле маминого комода, уставленного множеством склянок с совершенно необходимыми маслами. Баночки, бутылочки, на них ярлычки с надписями, сделанными маминой рукой. Тубероза. Гардения. Розовый перец. Эвкалипт. Лимонник. Флердоранж. – Отрежьте совсем.

Наши взгляды встречаются в зеркале, и женщина проводит пальцами по волнистым прядям, оставшимся от косы, заплетенной мне утром Николеттой.

– Ты уверена? – с сомнением спрашивает она, потом смотрит на Николетту, которая стоит в сторонке с моей сестрой. – У тебя такие красивые…

– Уверена. – Сажусь прямее, поднимаю голову и выставляю подбородок, глядя на свое отражение.

Мама стригла нас примерно раз в год, но всегда оставляла волосы длиной хотя бы до середины спины.

– Дорогие мои, длинные волосы вам идут, – говорила она, подрезая посеченные концы и то и дело поправляя наши головы. – Они только подчеркивают вашу естественную красоту.

Чем дольше я живу с Николеттой, тем яснее понимаю, что все эти годы Мама нас полностью контролировала. Нам не позволялось высказываться о том, что мы носим, что едим, какие у нас прически, в какое время ложиться спать.

А с Николеттой все решения принимаем мы сами.

Она живет свободной жизнью. Никем и ничем не связана. Никаких глупых правил. Никакой бессмыслицы. Не нужно ни о чем спрашивать. Если она хочет что-то сделать, то делает, вот и все.

Если бы здесь появилась Мама, я спросила бы у нее, почему она не подрезала нам волосы. По-моему, в этом нет ничего общего с защитой нас от зла, которое, по ее словам, таится в таких местах, как это. Как раз здесь мы пока не видели ничего, кроме добра.

– Почему бы нам не подрезать их вот так? – Дама с расческой касается моего плеча. – Тогда ты сможешь собирать их наверху, если захочешь.