Мактуб. Принц Анмара - Лана Мейер

Она, бл*дь, издевается или действительно настолько бесстрашная? Или решила, что я подходящий объект для шуток и насмешек? Жить надоело? Или это такая особая форма самозащиты? Действие алкоголя способно затуманить мозг и значительно ограничить инстинкт самосохранения, но не полностью же.

— Я сказал, встань! — повторяю на тон ниже. Моя внешняя сдержанность так же насквозь фальшива, как и ее нелепая бравада. Ладони инстинктивно сжимаются в кулаки, футболка натягивается на бугрящихся бицепсах, сердце грохочет в груди с бешеной силой, скулы ломит от длительного напряжения. Все эти симптомы не сулят ей ничего хорошего. Никто и никогда не доводил меня до неконтролируемого зверского состояния. Хотела, бл*дь, быть особенной? Будешь.

— Я не могу… — снова разводит руками, и замолкает, когда наши взгляды сталкиваются, образуя между нами рассыпающийся искрами поток темной энергии. Не знаю, что она видит на моем лице, но улыбка ее медленно гаснет, а вместе с ней исчезает и пьяная неуместная смелость. Эрика застывает, задерживая дыхание и неотрывно глядя мне в глаза. Пальцы нервно стискивают подол платья. Страх разливается по щекам неестественной бледностью. Тишина давит на барабанные перепонки, пульсирующее в мышцах напряжение требует выхода, мощного взрыва, за которым последует облегчение.

— Встань! — третий раз я повторяю приказ почти шепотом, точно зная, что на этот раз она меня поймет правильно. Эрика судорожно вздыхает, вздрагивая всем телом. Я, как приготовившийся к прыжку хищник, улавливаю беспомощность и нарастающую панику жертвы.

Опираясь ладонями о столешницу барной стойки, она неуклюже пытается подняться, но ноги не слушаются, находятся в диссонансе с протрезвевшим мозгом, и ее слегка штормит из стороны в сторону. Настороженный испуганный взгляд по-прежнему прикован к моему лицу. Под глазами подтеки туши, платье больше напоминает грязную тряпку, чем элегантный сексуальный наряд. Ничего общего с грациозной надменной красавицей, которая всего несколько часов назад гордо выхаживала под взглядами пускающих слюни мужиков и раздавала улыбки наследному принцу.

— Ты похитил меня! Ты не имеешь права… — она осекается, когда я делаю шаг вперед, сокращая расстояние между нами.

— Заткни свой рот, или я сам это сделаю, — мрачно предупреждаю я, сверля ее стальным взглядом. Расправив плечи, Эрика отчаянно старается удержать равновесие и не выдать своего страха. Остатки гордости все ещё читаются в дрожащем вздернутом подбородке, но мы оба знаем, что она проиграла.

— Я… — срывается с побледневших губ. Мне кажется, что слышу, как гулко и быстро колотится ее сердце.

— Последнее предупреждение, — ещё один шаг в ее сторону, и она испуганно замолкает, но… ненадолго.

— Меня будут искать, — она непроизвольно дотрагивается до своего ожерелья. Бьющаяся голубая венка на горле и блеск алмазов в эксклюзивном колье срывают невидимую пружину, выпуская на волю кровожадного обезумевшего дракона, готового разорвать любого, кто встанет сейчас на его пути. Яростно зарычав, я бросаюсь вперед. Одним молниеносным движением разрываю украшение за три миллиона долларов, швыряя его на пол, алмазы со стуком разлетаются в стороны, как дешевые стекляшки. На ее шее остается красный след, и Эрика обреченно всхлипывает, прижимая ладонь к горлу, хватая ртом воздух, мелко дрожит, вжимаясь лопатками в столешницу. В огромных зрачках плещется неподдельный ужас и запоздалое осознание, что на этот раз не подействуют ни ее слезы, ни мольбы, ни лживые слова.

— Не расстраивайся, облапошишь другого идиота, который подарит тебе новое колье, — жестко ухмыльнувшись, с треском разрываю тонкое платье от выреза до бедер. — Оно все равно было испорчено, — еще один ядовитый комментарий, и я резко сдергиваю обрывки ткани к ее ногам. Белое кружевное белье, оставшееся на стройном безупречном теле, почти ничего не скрывает. В глазах темнеет от мысли, что не я должен был раздевать ее сегодня. Кулаки снова неистово сжимаются до характерного треска в костяшках.

— Боже, что ты творишь? Пе-перестань… п-прошу, — потерянный, испуганный взгляд отрешенно ищет на моем лице остатки человечности, заглядывает в глаза, выискивая там то, что она сама разрушила.

Эрика трясется, как в ознобе, обхватывая руками хрупкие плечи. Дотошно и бесцеремонно изучаю ее с кончиков волос до пальчиков на ступнях, пытаясь понять, что в ней есть такого, что, несмотря на испепеляющую меня изнутри ярость и дикую потребность уничтожить, распять, унизить, поставить на колени, заставить захлёбываться собственными слезами, умоляя о пощаде, я отчаянно хочу верить в то, что есть какое-то объяснение и оправдание тому, что она сделала. И мне чертовски нужны слова и клятвы, и мольбы, ее обещания и ложь, любая, черт возьми, лишь бы я поверил. Эрика Доусон не угроза, она смертоносная пуля, застрявшая в моем сердце. Можно выдрать, вытравить, вышвырнуть прочь, но только ценою собственной жизни.

— А ты, что творишь, мать твою? — хриплым, срывающимся голосом спрашиваю я, до синяков сжимая пальцами ее высокие скулы, почти вплотную сближая наши лица. От нее пахнет красками, шотландским виски, солеными слезами и единственной женщиной, к которой хочется прикасаться, убивать, спасать, трахать, ненавидеть, прощать, любить, забывая собственное имя. И этому нет никакого гребаного объяснения и ни малейшей возможности исправить, вычеркнуть или забыть.

— Н-ничего… Джа-м-маль, — заикаясь, бормочет она, обхватывая мое запястье холодными пальцами. Нежное, острожное прикосновение. В расширившихся от ужаса зрачках отражается мое охваченное звериной яростью лицо. Грудную клетку сдавливает резкий спазм, и, стискивая зубы, я сильнее надавливаю на ее скулы.

— Я же сказал заткнуться, — свободной рукой я дотрагиваюсь до ее волос. Неторопливо, едва прикасаясь, веду пальцами вверх, ощущая дрожь и трепет хрупкого тела напротив моего — пылающего безумием, злобой и похотью. Отпустив ее скулы, медленно провожу большим пальцем по полным чувственным губам, улавливая, как резко возрастает градус ее тревоги. Недоумение, страх, беспомощность… Она знает, что я всего лишь заигрываю с жертвой. В блестящих от непролитых слез голубых глазах мелькает боль. Мне тоже чертовски больно, детка.

Кому-то суждено любить друг друга, а нам — страдать и сражаться. Единственный враг, который угрожает тебе в этой комнате, — я сам.

— Прошу тебя, успокойся. Давай поговорим, — сдавленно шепчет Эрика. Я опускаю взгляд на ее губы, пытаясь отогнать возникшие в голове образы. «Ты все мне отдашь, асад. Я все из тебя высосу. До последней капли.» Дикая ярость захлёстывает с новой силой, впрыскивая в кровь мощную дозу адреналина. Собрав шелковистые волосы в кулак, я резко дергаю ее голову назад.

— Да, давай поговорим, — сипло шиплю я, нависая сверху и почти касаясь ее предательских губ своими. — Расскажи мне сколько раз пришлось высосать до последней капли, чтобы заработать на ожерелье за три миллиона?

Боковым зрением замечаю рассекающую воздух ладонь Эрики, но не успеваю остановить или не хочу, нуждаясь в спусковом механизме. Звук звонкой пощечины взрывается в моей голове, алым туманом ярости застилая глаза. Схватив за волосы, я швыряю ее на пол. Она отлетает на несколько метров вперёд и падает на спину, издав глухой стон. Поняв, что игры кончились, девушка переворачивается и пытается отползти в сторону, громко всхлипывая и задыхаясь от ужаса. Страх сковывает ее неловкие движения, ноги и руки не слушаются. Я медленно надвигаюсь, наблюдая за обреченными попытками мисс Доусон сбежать от моего гнева. Как, ни странно, но она ползет в правильном направлении. Мой свирепый взгляд отрывается от ее упругой задницы, едва прикрытой тонким кружевом, останавливаясь на тахте, с которой она успела сбросить на пол подушки и постельное белье, устраивая погром в знак протеста. Ничего страшного, обойдемся без простыни.