Нулевой километр - Юлия Резник

А вот Сандалова никак не могла смириться с переменами. Может быть, потому что будущее виделось ей совершенно безрадостным. В своем шикарном платье от Веры Вонг она стояла на крыльце дома и смотрела вслед отъезжающей машине, увозящей ее отца в СИЗО. Проклятые менты не нашли другого дня, чтобы с ним расправиться. Почему так? За что? В конце концов, у нее было не так уж много счастливых дней. Этот обещал быть таким! И не стал… Не стал.  Где-то в глубине дома голосила мать. Возвращаться в него не хотелось. Да и какой в этом был смысл? Ветка знала, что Сиваков не придет. Его отец ни за что так не подставится. Теперь они – изгои, это понятно. Непонятно, как с этим жить?

Ветка невесело засмеялась. Все ее планы на жизнь накрылись. Вряд ли кто-то теперь позаботится о том, чтобы всунуть ее в столичный ВУЗ. И вряд ли кто-то возьмет ее на работу. Учитывая, что большая часть средств отца наверняка будет конфискована, ничего хорошего ей не светило. В голове засела мысль, что, вполне возможно, это – ее последняя возможность покрасоваться… И черт его все дери, она не была бы собой, если бы ей не воспользовалась!

Ветка вернулась в дом. Ненадолго, чтобы только поправить макияж. Припудрилась. И демонстративно растянула губы в улыбке. Под аккомпанемент истерики матери картинка происходящего походила на чистый сюрреализм. Ветка подхватила сумочку, не чувствуя под собой ног, слетела со ступенек и упала… прямиком в Митькины объятья.

– Ну, и что ты здесь забыл? 

– Разве мы не договорились пойти на выпускной вместе? 

– А как же папочкин а-та-та? Мы же теперь в опале. Или ты не в курсе? 

– Если ты про арест твоего отца, то об этом знают все. 

– Ах вот как? Тогда мы опять возвращаемся к вопросу, какого хрена ты здесь забыл? Папочка… 

– Плевать мне на него! У меня своя голова, если ты не заметила. Так ты идешь?! – разозлился Сиваков. А Ветка, не ждущая от него ничего такого Ветка, едва опять не расплакалась. Вмиг присмирев, она с жадностью облизала пересохшие губы и непривычно кротко шепнула: 

– Иду. 

– Ну, вот и пойдем. Там уже, небось, началось все. 

В актовом зале и впрямь дело шло к началу… Выпускники и родители заняли свои места, учителя потянулись к президиуму на сцене. К микрофону вышел директор. В тот день обычно говорливая Рюмочка была не слишком красноречива. То и дело сбиваясь, она скользила взглядом по лицам собравшихся, выискивая среди них родное.

– Приступим к награждению! Наша школа показала отличные результаты. Среди выпускников у нас восемь золотых медалистов… С большой гордостью я приглашаю на сцену… Тимура Сайдалова… Татьяну Дороничеву. Кирилла Степнова. Евдокию Степанову… 

– Дунь, тебя! – толкнул Дуню в бок отец. Та нехотя отвернулась от Семена, который в костюме был так красив, что она не могла отвести от него взгляда, и, высоко вскинув голову, пошла на сцену. Одиннадцатый «А» встречал своих героев овацией. Зал гудел и сотрясался от аплодисментов, топота и громкого свиста. Это был апофеоз всего… Этого безумного года, всех их переживаний и нервов. Дуня забрала свою медаль и, помахав друзьям, среди которых, наконец, заметила и Юльку с Ромкой, вернулась на место. 

– И последняя медаль по очереди, но далеко не последняя по значимости лично для меня вручается моей дочери Карауловой Юле! 

– Ура!!! 

Дуня зажмуривалась, завязывая еще один узелок на бесконечной нити памяти. Впитывая в себя особенный аромат школы, весь этот гул, радость, предвкушение, счастье… Обнимая обретенных не так давно друзей. Обещая, что никогда, как бы жизнь их не разбросала, их не забудет.

А потом был шикарный банкет. Дядя Рубен кормил их особенно удавшимся шашлыком, тамада распиналась на все лады, а в небе сверкали салюты. И было им так весело и беззаботно, как потом уже, может, никогда и не будет…

– Жень! Жень, подожди, ты куда?! 

– Думал подышать. А что такое? – вскинул бровь Кравец, разглядывая запыхавшуюся, взмокшую от короткой пробежки Мариам. 

– Ничего… Я просто хотела сказать… 

– Чего? 

– Я хотела сказать, что… – она наступала, а он отступал, пока на его пути не возникла преграда. – Ты, наверное, знаешь… Но я подумала, что все равно нужно сказать. 

– Так скажи уже, что ты резину тянешь? – зажатый между стенкой и Мариам, Кравец не на шутку разнервничался. 

– Я тебя люблю, – выпалила Мариам и, зажмурившись, крепко его поцеловала. А Женька… Он ведь не оттолкнул ее и не сказал ничего обидного. О, нет. Да только когда Мариам отстранилась и заглянула ему в глаза, поняла, что единственное желание, которое в нем вызвали ее нелепые попытки соблазнения – желание сбежать, ну, или тут же провалиться под землю. 

Мариам отступила. Отвела взгляд… Но куда бы она теперь ни смотрела, перед глазами все равно было его вытянувшееся лицо. Кнут взвизгнул в воздухе и обрушился на ее тело. От боли зазвенело в ушах. И в этом звоне ей чудилось – «дура!». Дура… Дурой она и была. Мариам крутанулась на пятках. Каблучок изящной, наверняка совершенно ей не подходящей туфельки за что-то зацепился, и она рухнула всей своей тушей на землю.

– Осторожней. Дай руку… 

– Нет! – взвизгнула истерично, сгорая со стыда. – Нет. Я сама. Отойди… 

Неуклюже, как выброшенный на берег кит, Мариам завозилась на брюхе. Все-таки встала. И пошла прочь. Все равно, куда. По пути встретила Сему с Дуней. Те выглядели такими счастливыми, что на фоне их ее собственное несчастье казалось совсем уж черным.

– Что это с ней? – нахмурился Семен. 

– Не знаю. Но мне кажется, сейчас ее лучше не трогать. 

Краснов кивнул. Слишком громкий голос тамады, доносящийся из банкетного зала, сменился красивой балладой.

– Потанцуем? – улыбнулась Дуня, ныряя в его объятья. 

– Давай, – обнял, закружил, зарылся носом в волосы, которые, не в пример другим девчонкам, Дуня оставила распущенными. Потому что так ему нравилось. Дурея от ее тонкого аромата, ее нежности и этой невозможной близости… От мысли, что теперь так будет всегда. Может быть, в самом деле, будет. Ведь поезд уже завтра. Что могло произойти за это время? 

– Ты рад, что твоя мать пришла? – тихо спросила Дуня. 

– Не знаю. Я об этом не думал. 

Вранье. На самом деле все время банкета Семен только тем и занимался, что следил за своей непутевой родительницей. Опасаясь, как бы она в очередной раз не опозорилась. Перебрав… Или как угодно еще. Видит бог, у его матери был талант влипать в такие истории.

К счастью, Дуня не стала его больше пытать. Прижавшись лбом к груди Краснова, она погладила его шею чуть повыше тугого воротничка. Мурашки… У него от ее прикосновений выступали мурашки. И много чего еще им сопутствовало. Тахикардия. Проблемы с дыханием. Тремор рук. Наверное, Семен не должен был продолжать. Проблема в том, что он не мог остановиться. Особенно после ее слов: