Джефферсон - Жан-Клод Мурлева

Она утерла слезы.

– О, это пусть вас не тревожит. У вас волосы хорошо держат объем, если останется шрам, его легко будет прикрыть.

Они еще поговорили о господине Эдгаре и его тайне.

– Мне бы это и в голову никогда не пришло, – призналась Кароль. – Но вообще-то, зная его, я не удивляюсь. Он был великодушный и широко мыслил. Это на него похоже – возглавить борьбу за права животных.

Джефферсон кивнул, но не решился высказать то, что лежало у него на сердце. В долгие часы больничного бездействия мысли его постоянно возвращались к ужасам бойни: сотни тысяч животных, убиваемых каждый день, муки овец, осыпаемые ударами свиньи, коровы, ожидающие смерти в ночной тишине… Конечно, возродить парикмахерскую господина Эдгара – дело хорошее, но насколько прекраснее было бы продолжить его борьбу… Только вот как?

– Ах да, – сказал он, нарушая молчание, – я вам оттуда кое-что привез – так, маленький сувенир, только вам придется самой достать его из шкафа.

Он объяснил, где искать, и Кароль легко нашла подарок. Это был стеклянный шарик с одним из уголков Вильбурга: канал, дома с разукрашенными фасадами, в одном из которых снимал комнату господин Эдгар. А если встряхнуть этот шарик, на крыши начинал тихо падать снег.

Каким Джефферсон оставил свой дом две недели назад, таким и нашел его, вернувшись. Он повернул ключ в замке с ощущением, будто отсутствовал несколько месяцев, – столько всего произошло за столь короткое время.

В прихожей он разулся, ставя по очереди ноги – правую, потом левую – на предназначенный для этого табурет, надел домашние тапочки, повесил пиджак на вешалку и направился в кухню. В духовке его картошка в сметане превратилась в какую-то слякоть, покрытую черноватой коркой. Бр-р-р. Он выбросил эту гадость в помойку. Потом плюхнулся на диван, откинулся на спинку и так и остался сидеть, неподвижный и, по правде говоря, немного приунывший. Во время путешествия ему порой не хватало уединения. Он часто представлял себе, как вернется домой, где так спокойно, где он наконец волен будет делать что захочет и когда захочет, волен ничего не делать, и никогошеньки рядом не будет, даже Жильбера. И вот все сбылось, он был дома – и уже скучал по своим спутникам, по разноголосому говору и взрывам смеха.

Он весь погрузился в размышления, как вдруг зазвонил мобильник. Жильбер, конечно. Но нет, это оказалась курица Кларисса.

– Добрый день, Джефферсон, я узнала, что вы вышли из больницы, и хотела пригласить вас на вечеринку на будущей неделе.

– На вечеринку? То есть… а что за вечеринка?

– Ну, мы, знаете, сняли здесь, в городе, банкетный зал. «Мы» – я имею в виду, конечно, нас, Баллардо. Встретимся, посмотрим вильбургские фотографии. Каждый принесет какое-нибудь угощение, устроим что-то вроде шведского стола… Как, придете? Можете кого-нибудь пригласить, если хотите.

Конечно, он придет! Положив трубку, он поймал себя на том, что улыбается до ушей. Он уже знал, кого пригласит и какое принесет угощение.

В назначенный день Джефферсон явился в банкетный зал, бережно неся упакованный в фольгу противень с картошкой, запеченной в сметане.

В одном конце зала соорудили небольшую сцену, задником которой служил экран. Буфет ломился от закусок, горячих блюд и десертов. Лисички сами себя назначили диск-жокеями и включили громкую музыку. За накрытыми столами уже сидели некоторые из Баллардо. Джефферсон быстро всех обошел – поздоровался с белочками Перлье, с супругами Фреро, с Хильдами, еще кое с кем, потом сел рядом с Симоной, которая «заняла ему место» и тем самым не оставила выбора. Еще и подозвала его игривым «Дорогой мой телохранитель!». Когда к ним присоединилась Кароль, крольчиха еле вымучила натянутую улыбку.

После того как все собрались, Жильбер завладел микрофоном и, весь сияя, разразился более или менее складной речью. Он утверждал, что эти дни были лучшими в его жизни, самыми прекрасными, самыми захватывающими.

Потом на большом экране показывали фотографии, которые искусно смонтировал кот Эмиль. На первых был запечатлен предрассветный отъезд – самое первое утро, когда еще никто ни с кем не был знаком. В кадр попал и Ролан, загружающий чемоданы в багажник автобуса Баллардо.

– Вот уж я не думал, не гадал, какой багаж обратно повезу! – заметил тот.

Потом пошли очень красивые виды – сельской местности, Вильбурга с его мощеными улочками, каналом, мостами, собором, но куда больший успех – неизмеримо больший! – имели фотографии, на которых фигурировали сами Баллардо.

Некоторые кадры встречали взрывами смеха: вот госпожа Фреро, в первый раз сойдя к завтраку, остолбенело уставилась на буфетную стойку; вот Ролан в надвинутой на глаза фуражке устроил себе сиесту прямо за рулем; вот лисички уткнулись в экран мобильника во время осмотра какой-то достопримечательности; вот шланг, на котором навернулась в парке госпожа Шмитт; вот Симона нехотя позирует перед галантерейной лавочкой «У Симоны»; вот господин Хильд, попавший в кадр, когда он украдкой выбрасывал в урну неудавшееся пирожное.

Бурными аплодисментами приветствовали Роксану с ее огненными вихрами, вдохновенно держащую речь перед собором. Чуть ли не до слез умилила всех сцена вручения подарка юбилярам Перлье.

Но все это было ничто по сравнению со снимками, которые Эмиль ухитрился сделать по ходу боевой операции. На первом Вальтер Шмитт врезался в дверь, словно пушечное ядро.

– Это я себе плечо отшибаю! – со смехом вскричал он. – Во саданул неслабо!

И дальше, кадр за кадром: Кларисса у двери ванной машет руками – «Они тут!»; коза с мужем, пригнув головы, атакуют Мэкки; окровавленный Джефферсон на руках у доктора Фреро; Ролан за ноги волочит Мэкки в лифт; а вот и отъезд из Вильбурга – Жильбер с остекленевшим взглядом, судорожно вцепившийся в руль.

Самый последний снимок был очень темный. На нем Ролан в глухой ночи, стоя на одной ноге у входа в жандармерию, нажимал на кнопку переговорного устройства.

Снова зажегся свет. Но еще длилось молчание, и в этом молчании каждый, несомненно, старался осознать: «И это мы – мы это сделали?» Да, это сделали они – все вместе.

Джефферсон, взволнованный до глубины души, украдкой высморкался. Он не знал, что самое сногсшибательное в этой вечеринке ему еще предстоит. Курица Кларисса поднялась на сцену и взяла микрофон.

– Ну а теперь, дорогой Джефферсон, я собираюсь… мы собираемся сделать вам маленький сюрприз. Потому что этот праздник – прежде всего ваш праздник, не правда ли? Мы празднуем оправдание невиновного. И мы попробовали кое-что устроить – то, что подсказал нам ваш друг Жильбер. Кое-что невероятное. Но невероятное – оно ведь иногда происходит, нам ли не знать! Так что вот, не упадите со стула! Сюрприз!

Снова погасили свет, на сей раз – чтобы показать фильм. Сначала – вид с самолета: какой-то бескрайний лес, сплошной массив глубокого, насыщенного зеленого цвета, прорезаемый ленивым изгибом большой реки. Похоже, амазонские джунгли. А потом зритель словно переносился в дебри этого леса и продирался пешком сквозь заросли. Слышал дыхание идущего, удары мачете, которыми он расчищал путь. И наконец видел самого путешественника у вечернего лагерного костра на берегу реки. Он был повернут в профиль: сидел по-турецки и что-то ел, не разглядеть что. Чтобы показать свою еду, он повернулся лицом к объективу, улыбнулся…