Ричард Длинные Руки - барон - Гай Юлий Орловский

Граф Эбергард смотрел на него с невыразимым презрением.

– И как же ты осмелился, мерзавец, – произнес он холеным голосом аристократа с родословной до потопа, – напасть на августейших особ?

Я кашлянул, сказал вежливо:

– Простите, граф, я сам допрошу пленника.

Граф поморщился.

– Ваша светлость, не стоит вам пачкать руки таким ничтожеством.

– Ничего, – ответил я легко, – мы в походе, церемонии дворцового этикета оставим до возвращения в Пуатье.

Он покачал головой:

– Я, как отвечающий за отряд, не могу допустить…

Я сказал чуть громче, подпустив в голос угрозы:

– Граф, это что за неповиновение?

Он сверкнул глазами, стал еще надменнее, набрал в грудь воздуха, я уже ждал, что брякнет какую-то глупость, сэр Смит оказался рядом с вроде бы случайно обнаженным мечом в руке, глядя на графа весьма недружелюбно. Граф оглядел нас, вздохнул, лицо словно разом постарело, он махнул рукой и, отвернувшись, безмолвно удалился.

Я повернулся к молча наблюдавшему с немалым интересом пленнику. Наши взгляды встретились, в его глазах я прочел уважение профессионального солдата к противнику, который ссадил с коней половину отряда.

– Вот что, – сказал я самым будничным тоном, – если ты ответишь на все вопросы, которые меня заинтересуют, тебя отпустим.

Он фыркнул:

– Не отпустите, знаю. К тому же я из клана Сокола! Не слыхал? Мы в состоянии вытерпеть любые пытки.

Я вздохнул.

– Знаешь ли, никто не говорил о пытках. Я предпочел бы обойтись без них, как гуманист с головы до ног. Пытки… это нехорошо. В большинстве цивилизованных стран они запрещены и не применяются, за исключением застенков совсем уж секретных служб. Да еще во время войны, когда нужно срочно разговорить захваченного, чтобы спасти жизни сотен своих людей… ты понимаешь меня? Если я таким нехорошим делом, как пытки, могу спасти своих друзей, то я…

Он демонстративно сплюнул мне под ноги.

– Я же сказал!

– Хорошо, – ответил я печально. – Сэр Смит, придется допросить пленного.

Он рявкнул с готовностью:

– Это мы сделаем! Не одному язык развязывали в адской резне!.. А когда через Керкулан шли, так и вовсе… Огнем его? Срезать куски мяса и скармливать вашему Псу?

– Нет-нет, – ответил я. – Что мы, дикари малограмотные, поступать так неэффективно? От потери крови теряется, как знают цивилизованные люди, чувствительность к боли. Сэр Дилан, подержите руку пленника на этом камне. А вы, сэр Смит, вот этим поменьше стукните по ногтю указательного… а потом следующего… Следующего…

Пленник дико заорал уже после первого удара. Ноготь указательного пальца сразу побагровел, начал наливаться лиловостью. Сэр Дилан с удовольствием держал в медвежьих лапах растопыренную пятерню пленника, сэр Смит ударил по ногтю среднего пальца, пленник забился в конвульсиях, а когда расплющили ноготь безымянного, вскричал в слезах:

– Прекратите!.. Прекратите, я все расскажу!

– Расскажешь, – согласился я. – Все расскажешь. Не забывай, сколько у тебя еще пальцев. И если мне покажется, что ты где-то соврал… только покажется!.. ты узнаешь, на что способны миротворцы при совершении гуманитарных миссий. Итак, как зовут?

– Габриэл, однощитовый рыцарь.

– Чей вассал?

– Сэра Эглера, владельца земель от реки и до Синих Холмов.

– Реку вижу, а где эти Холмы?.. ладно, неважно. Сколько человек нас преследует?

Он мотнул головой в сторону заваленной трупами дороги, где все еще бродили наши рыцари и обшаривали карманы, вспарывали седла, куда многие зашивают золото и драгоценные камешки.

– Здесь было… двадцать четыре.

– Кто из них кто?

Он понял вопрос правильно, не стал называть имена, а сказал торопливо:

– Шесть рыцарей, четыре копейщика, остальные – латники.

– Ого, – сказал я, – странная диспропорция… Ладно, какой был последний приказ?

– Догнать отряд из тринадцати человек, во главе которого рыцарь с гербом золотого коня. Убить этого рыцаря, остальных не обязательно.

– Кто его отдавал?

– Сэр Эглер, глава отряда.

Я спросил резко:

– С кем он советовался? Чьи приказы выслушивал?

Он вздрогнул, на мгновение застыл, но сэр Смит угрожающе приподнял камень, и пленник заговорил быстро-быстро, почти захлебываясь словами:

– Я не знаю!.. Никто не знает! Но сэр Эглер отъезжал в сторону, велев нам оставаться на месте, мы видели, как он стоял на холме, смотрел в небо, но никто не появился… Правда…

Он умолк, сглотнул слюну, глаза стали круглыми, как у птицы.

– Что? – спросил я резко.

– Мой друг Месмер, у него есть тайный амулет, так вот он вечером шепнул мне потихоньку, что перед Эглером появилась темная фигура, что все время дрожала и расплывалась, а потом исчезла, словно ее размыло ветром.

Я прикинул, что еще стоит спросить, но вроде все важное уже выпытал… слово-то какое точное – выпытал, поинтересовался:

– А почему вы так лезли на рожон? Хоть вас и двадцать четыре, но и нас не горстка.

Он сдвинул плечами, глаза забегали, язык судорожно облизнул сухие губы.

– Нам пообещали каждому по сорок золотых монет!.. Это ж всю жизнь прожить в достатке. А еще тому, кто убьет этого с золотым конем на плаще…

Он замялся, я напомнил любезно:

– Меня, ты хотел сказать.

– Ваша милость, – буркнул он, – кто ж знал, что вы такой зверь? Мы надеялись налететь, сразить только вас и тут же обратно. Кони у нас добрые, а вашему отряду не до того, чтобы за нами гнаться. Мы бы ушли, хоть коней заморили, это верно.

Он задел распухшие пальцы, скорчился, из глаз брызнули слезы. Судя по его виду, готов и дальше выкладывать все с любыми подробностями, даже граф Эбергард начал посматривать на меня с удивлением. Когда пленный умолк, вконец обессиленный, я сказал так же буднично:

– Свободен, можешь идти.

Он встал, покачнулся, совершенно раздавленный нечеловеческими пытками. Я сказал доброжелательно:

– Ногти заживут, хотя несколько дней поболят, а потом и следа не останется. Это не то что отрубывать руки по локти.

Он осторожно обошел дорогу, где и на обочинах трупы менее удачливых, потащился, шатаясь от жутких пыток. Ко мне сзади подошел брат Кадфаэль, глаза молодого монаха смотрели с великой скорбью вслед несчастному… или счастливому, это как посмотреть.

– Не милосерднее ли дать ему лошадь? – предположил он.

– Страдание очищает душу, – напомнил я. – А великое страдание – это вообще катарсис, так необходимый христианину. Пока он бредет по этой дороге, успеет подумать и осмыслить многое, брат Кадфаэль. А если дать коня, он слишком скоро прибудет в злачное место, где доступные девки, много вина…