Интенсивная терапия - Юлия Вертела

Декабрьские сонливые вечера располагали к медитации. Сложив ноги крест-накрест, Александр пытался представить фигуру таинственного ламы, чтобы слиться с ним и совместно развоплотиться в эфире. Взгляд ламы был добрым, однако делиться секретами мастерства учитель не торопился. На 184-м повторе монотонного обращения Сашка почувствовал, что уходит в вожделенный астрал, но тут отворилась дверь и в комнату ввалилась Дашка с подругой и группой незнакомых парней с гитарами. Трое битников ненавязчиво поставили на край стола бутылку «Сибирской».

Сашка продолжил тихо растворяться, но уже не в астрале, а в предвкушении приятного общения.

Ольга, толстушка с витыми сосульчатыми кудрями, увидав разложенный коврик и на нем еще не пришедшего в себя Александра, переливчато заголосила:

Мой миленок во солдатах

Прочитал Махабхарату.

От него я не отстану —

Прочитаю Раямаяну!

Кришна, Кришна,

Харе Кришна!

Сашка на полуслоге оборвал надоевшую мантру: – Можно хоть раз в жизни спокойно?.. Дашка, потрясая батоном, взахлеб пояснила: – Представляешь, мы с Ольгой чуваков классных повстречали, из Сибири без денег к нам в Питер автостопом доперли. У них песни прикольные, закачаешься! Возле митинга в защиту прибалтов спели, я, как умная Маша, с каской прошлась... На пьяном угле отоварились. Перекупили талоны у какого-то папаши. Упомянутая военная каска перекочевала на стол с головы запевалы в кирзовых сапогах. Длинноволосый в перманенте и темных очках деликатно откупоривал бутылку. Самый низенький и кряжистый, похожий на стоеросовый дубок, бросил на крюк кожаную куртку с заклепками. Немного согревшись, «стопари» взяли гитары и принялись музицировать. Разлив по стаканам, затянули «Разлив»:

В шалаше у ночного Разлива

Догорает в потемках свеча.

Емельянов с дубиной ревниво

Охраняет покой Ильича...

Разом повеселевшие от водочки оболтусы, оказавшиеся при втором рассмотрении еще более симпатичными, взахлеб рассказывали об осенней остановке в Москве и покорении Арбата. – Вот так мы и гастролируем. От Владивостока до Калининграда. Группа «Сибирские танки»! – закончил длинноволосый с поклоном под всеобщие аплодисменты. На вершине веселья «Танки» доели остатки бурого зельца и выскребли хлебной корочкой стенки незабвенного таза. – Классная жрачка! Сашка сентиментально прослезился: – Дык, братки, для вас ведь готовил... Гостеприимный хозяин попытался что-то втолковать музыкантам про лам и про кришнаитов, но до Сибири сии учения, видимо, не дошли, и тусовщики категорически отказывались ехать автостопом в Непал. – Не, братва, мы на могилу Цоя... У Финбана на 10 утра стрелку забили. Барабанщик из группы «Су´ки и суки´» проводить обещал, – и они опять заголосили о том, как

...завывает паровоз,

Прощально выпуская клубы пара.

Он Ленина в Финляндию увез

Под видом рядового кочегара.

Подбрасывая в топку уголек,

Ильич в окошко смотрит, машет кепкой.

Он вовремя в Финляндию убег,

Хотя любил Россию очень крепко.

Исчерпав оригинальный репертуар, перешли на давно знакомое. В приливе нахлынувшей нежности Сашка снял со стены свою разрисованную гитару, и собутыльники бравым хором, присоединяясь в припеве, исполнили

Я сажаю алюминевые огурцы

На брезентовом поле...

Пение было, однако, прервано стуком и бранью, произведенными вернувшимся из магазина Сергеем Семеновичем. Вышибала не любил незнакомых звуков в квартире и настойчиво заявил о своих правах. Кайф был сломан, и нарушителей спокойствия после долгих препирательств удалось выставить из квартиры. Саша и Даша отправились догуливать вместе со всеми.

Разгоряченных и жаждущих перемен охолонул бьющий в глаза ленинградский снег.

С декабря в Петербурге начался сезон гриппа. Илья, как будто нарочно, сбежал от внезапно навалившихся проблем и уже неделю жил в Москве, стажируясь в каком-то институте. Он должен был вернуться только к Новому году. Деньги под салфеткой так и оставались нетронутыми. Катя никуда не выходила да вдобавок загрипповала. Вирус напал особо злой, он крутил тело, вызывая озноб и боли в суставах.

Три дня Катя лежала, глядя в потолок, и в голове было чисто и бело. Девочка, прижавшись к ее раскаленному боку, голодная и тоже больная, тихо стонала. Все это время Маша отказывалась есть и пила одну водичку. Невостребованная грудь затвердела, и молоко шло с кровью. Катя опасалась мастита, но сил сцеживать молоко не было, апатия охватила ее.

На четвертые сутки температура спала, и больная ожила. Первым делом ей захотелось есть. В холодильнике лежал кусок сливочного масла, репчатый лук и ни крошки хлеба – небольшой выбор. Катя с жадностью откусила желтый жирный кусок из пачки. Деньги под салфеткой притягивали взгляд – надо идти.

Она стала бесшумно одеваться, но малышка, почуяв что-то неладное, заплакала. Тогда мать завернула ее в два пуховых платка и, подвязав у груди под шубой, вышла на Невский.

Опьяненная выздоровлением, Катя с удовольствием втягивала в себя влажный, пропахший выхлопами воздух. Она ничего не ела три дня и от легкости шаталась из стороны в сторону.

Жадно заглянула через стеклянную витрину в ближайший гастроном. Чистые прилавки и нет толчеи. Разочарованно пересекла Полтавскую и пошла в сторону площади Восстания.

В мясной тянулась вереница людей. Катя пристроилась позади. Она не знала, что продается, но что-то там несомненно было. У нее уже выработалась перестроечная привычка вставать в очередь не за тем, что надо, а за тем, что дают.

Давали редко, поэтому брали все, а потом меняли. Город пестрел объявлениями типа: «Меняю швейную машину на стиральную», «холодильник на телевизор», «лыжи на кухонный комбайн»... Деньги уже теряли ценность, поэтому люди покупали товары заведомо на обмен – по два холодильника, по два телевизора, если, конечно, удавалось их где-то купить.

Приблизившись к прилавку, Катя увидала наконец, что там за товар – синие цыплята, те, что в народе по старой памяти звали «за рубль семьдесят».

Катю бросало в пот и трясло от слабости, даже дохлые птенцы вызывали у нее дикий аппетит. Она припомнила, как в детстве мама из таких вот синюшных тушек жарила цыплят табака (грузом служили старые отцовские гантели), и получалось весьма недурно. Катя изо всех сил сжимала челюсти, повторяя как молитву: «Только б не упасть, только б не упасть».

Наконец она стянула с весов безжизненную тушку и за ноги потащила домой. Сумки у нее не оказалось, и Катя плелась по загодя освещенному к празднику проспекту с болтающейся птицей в руке. В эту минуту она чувствовала себя счастливой. Старушкам, кряхтевшим за нею в очереди, курятины не досталось, и им пришлось довольствоваться суповыми наборами.

Цыпленок, оказавшийся плохо ощипанным, был столь же волосат, сколь истощен. Невзирая на мелочи, Катя сунула его в кастрюлю, лишь слегка обмыв под краном. На плите бурно выкипало чье-то белье, и брызги порошка сдабривали Катино варево на соседней конфорке. Но ей было наплевать. Зубы желали рвать хоть что-то съедобное.