Интенсивная терапия - Юлия Вертела

Две тощие куриные лапы торчали из-под крышки, и Катя с неприязнью заметила их сходство с руками Ирины – та же полусогнутость и узловатость пальцев, толстые крючковатые ногти. Будто сама Ирина высовывала руку из кастрюли.

«Чего только с голодухи не привидится».

Не прождав и часа, она не вытерпела и выхватила цыпленка из бульона. Затащив его в комнату, начала терзать жестковатую плоть. Ее зубы вонзались в волосатую пупырчатую кожу и с наслаждением обкусывали липкие косточки. По мере того как она наедалась, жалость к самой себе поднималась из насытившегося организма.

Теперь, когда голод ушел, женщина опять вспомнила о перегоревшем молоке. Грудь, не переставая, болела тяжким жаром, боль уходила под мышку. Катя посмотрела на брошенную у дверей мокрую шубу, просыпавшуюся из карманов мелочь и разрыдалась. Слезы смешивались с соплями, падая на злополучную куру с волосатыми ногами.

Катя с отвращением отодвинула растерзанную тушку: «Жалкий детеныш, а я его сожрала». Ей хотелось оплакивать всех и вся, и, взглянув на тощие бока цыпленка, она завыла еще горше и о его цыплячьей судьбе тоже.

Она рыдала о своем сиротстве, бескрайнем и горьком, как пахнущая полынью степь. Она припомнила все выпавшие ей смерти и обиды, слабости и болезни, и жизнь, такая короткая, показалась к тому же еще такой невыносимой.

Вдруг быстрая, слегка покалывающая волна прилила к груди – молоко. Катя торопливо схватила ребенка на руки и сунула ему в рот сосок. Маша жадно начала есть, высасывая жар и боль, принося груди облегчение. «Слава Богу! – заулыбалась мать. – Слава Богу!»

Еще свежи были в памяти дни, проведенные летом в больнице на Софье Перовской. Тогда из затвердевшей груди молоко текло с гноем. В приемном покое, наверное, от высокой температуры, лицо врача внушало недоверие и страх.

– Резать будете? – Она пыталась заглянуть в карту, где он писал приговор – «мастит». – Резать грудь будете? – продолжала настаивать она на скорейшем выяснении обстоятельств.

– А как же! – улыбнулся хирург. – Заказывайте, какой формы сделать, какого размера...

Катя потеряла сознание.

Резать не стали. Больно мала та грудь была, негде нарыву разгуляться. Неделю покололи антибиотики в сосок, и воспаление прошло. У пациенток с большими бюстами шансов на легкое излечение почти не было. Инфекция образовывала мощные тоннели в их пышных тканях, и только нож хирурга мог спасти несчастных. После операции женщины орали в полный голос на перевязках под аккомпанемент популярной песни «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы...».

Выздоравливающая прогнала воспоминание о больнице, сцедила оставшееся молоко и, временно примиренная с такой короткой и невыносимой жизнью, блаженно уснула рядом с дочкой.

Ее разбудил приход пожилого доктора, и на этот раз не сказавшего ничего определенного...

Если для человека семейного встреча Нового года имеет однозначную привязку к интерьеру, то необремененному мужику предоставляется широкий выбор мест, где он сможет выпасть в осадок.

Отпустив в пятницу с миром большинство последних зачетников, Нил бурно проводил уходящий 90-й с другими преподавателями на кафедре. В воскресенье с утра, когда протрезвевший ассистент изрядно заскучал, а до праздника оставалось еще более полутора суток, внезапно позвонил Жора. Надо сказать, что коллеги по кутежам и бывшие одногруппники не теряли друг друга из виду и встречались время от времени в бане и на дармовых сабантуях.

Уже на первом курсе выбранный старостой Георгий с колоритной фамилией Скобарев ходил в малиновом костюме, галстуке и с чемоданчиком-«дипломатом», стараясь казаться правильным и одновременно считая, что в жизни все надо попробовать. К учебникам он прикасался неохотно, но в связи с повышением по комсомольской линии вялые тройки переходили в четверки, и несмотря на стойкий дебилизм в органической химии, вылет из университета ему не грозил. Жора так и не стал никуда распределяться, а продвигался проторенным путем вплоть до нынешней заветной отметки – инструктора в райкоме комсомола. Тут ему весьма пригодилась черта, сближавшая компаньонов, – умение выпивать не пьянея.

В последний раз приятели выезжали весной куда-то под Сестрорецк в обнесенный забором особняк. Молодежный актив, собранный с ленинградских институтов, натаскивали на отпор неформальным движениям. Нил с любопытством выслушал лекцию, проведенную Жорой, неоднократно прерывавшуюся «бля», и неплохо оттянулся по части выпивки и закуски, оформленных за счет школы контрпропаганды.

Теперь Жора приглашал на халяву расслабиться в профилактории где-то на Оредеже. Предложение было заманчивым: катание на заливном катке, сауна и все прилагающиеся к элитному комсомольскому отдыху удовольствия...

После быстрых сборов Нил окинул на прощание взглядом коммунальный коридор и задержался на Катиной двери. Он вспомнил, как в самом начале декабря к Катиному ребенку заходил пожилой врач. Женщина проводила его до лестницы расстроенная и взволнованная. Визиты продолжались и после. Ссутулившись, словно заболев, Катя уходила от соседских расспросов и почти перестала спускать коляску на улицу. Выходя в коридор, пару раз односложно отвечала на звонки истерично взвинченной свекрови. Муж и вовсе куда-то запропастился. Чего же все-таки у нее стряслось?..

Однако душе хотелось праздника, и, сбегая по лестнице, Нил мгновенно забыл о чужих проблемах.

Встретившись на вокзале, Жора и Нил пожали друг другу руки с улыбками бывалых авантюристов. За полтора часа езды в электричке они успели обменяться последними новостями.

– Представляешь, старик, Семка Мухин погиб, мудак, по пьянке с крыши свалился, вообразил, что он птица. – Жора, в отличие от Нила, следил за судьбой бывших сокурсников. – Первая потеря среди наших. Помнишь, что он учудил на выпускном? Ленка с дочкой одна осталась.

Нил понимающе кивнул. Конечно, ему было жаль Семку, взобравшегося однажды в доказательство своей любви на плечи Медного всадника, и особенно Ленку, томную прозрачную блондинку из Мурманска, но ведь знала, горемычная, с кем связалась. О запоях Семена и его безрассудных прогулках, когда он на спор обходил парапеты высотных ленинградских домов, еще в университете ходили легенды.

– Шурик Боткин, гад, в Бостон отвалил, – продолжал выкладывать Жора. – Маскировался своим, а теперь Родиной торгует: рецепты бабушкиных настоек тамошним пидорасам продает. И куда только государство смотрит? А твоя мадам в Берлине или Брюсселе?

– По слухам, где-то в Швейцарии. Она французский изучала. Ты-то не собираешься кого-нибудь осчастливить?

– Да на кой хрен мне это нужно? Ненавижу горшки и сопли. У меня и так бабского общения выше крыши. Хочешь, и тебя сегодня с какой-нибудь снегурочкой познакомлю?

– Посмотрим, какая снегурочка...

После Боткина и снегурочек почти сразу перекинулись на политику. По долгу службы Жоре до смерти надоедало оболванивать податливых совков и еще неокрепших неформалов. А такого закоренелого пофигиста, как Нил, было нелегко сбить с толку, это сильно интриговало инструктора и разжигало в нем полемический азарт.