Чешское время. Большая история маленькой страны: от святого Вацлава до Вацлава Гавела - Андрей Шарый

Карловарский край — главная чешская желудочная здравница, но вообще-то на западе страны помимо собственно облцентра гостей с невралгией и заболеваниями мочеполового аппарата нетерпеливо ждут Марианске-Лазне (бывший Мариенбад, от императрицы Марии Терезии) и Франтишкови-Лазне (бывший Франценсбад, от императора Франца II), привлекающие в первую очередь тех, у кого не в порядке почки, функции сердца и кровеносных сосудов. Считается, помимо прочего, что франценсбадские воды — прекрасное лекарство от бесплодия, хотя, как я полагаю, современной науке известны и иные средства, способствующие деторождению. Три соседствующих города так похожи друг на друга, что, словно на рисунке из детского журнала, настоящим вызовом является поиск различий между ними.

Скульптура сфинкса у колоннады газолечебницы (1912). Франтишкови-Лазне

Многое, конечно, зависит от личных предпочтений: те, кому сонные Карловы Вары кажутся шумноватыми, предпочтут крошечные Франтишкови-Лазне с их тремя прогулочными улицами, хотя известно, что и в милых Марианках жизнь замирает не позже девяти часов вечера. Многолетние наблюдения показывают, что в Карловых Варах официанты сначала обращаются к клиентам по-русски и только потом по-немецки, а вот во Франтишкови-Лазне почти всегда происходит наоборот, отсюда до границы с Германией не больше четверти часа на машине. В Мариенбаде, конечно, нет столь победительного, как карлсбадский, гейзера, зато имеется цветомузыкальный «поющий» фонтан, поглазеть на представления которого собирается по вечерам, даже если дождь, едва ли не весь личный состав окрестных санаториев. Можно сопоставить курортные листы трех городов, подсчитать, который из них привлек больше международных знаменитостей, где, скажем, чаще играл Иоганн Штраус, а где чаще Фридерик Шопен или где какие монархи и министры охотнее проводили дипломатические переговоры. Можно, в конце концов, провести геронтологические исследования, подсчитав средний возраст пациентов, и ужаснуться результатам. Можно сравнить карловарский Петропавловский православный храм с марианским храмом Святого Владимира и церковью Святой Ольги во Франценсбаде, чтобы сделать свой выбор, исходя, например, из количества златоглавых куполов, даром что все три объекта возводил архитектор Густав Видерман. Можно поспорить о том, какая колоннада изысканнее: чугунная Садовая в Карловых Варах, чугунная же в Марианске-Лазне, которая то ли все еще носит имя Максима Горького, то ли уже нет, или та недлинная, но симпатичная каменная, что во Франтишкови, Луговая. Можно устроить острый обмен мнениями о конструкции парковых павильонов. Но, увы, все равно рискуешь запутаться, ибо логика не способна объяснить, почему имя Н. В. Гоголя присвоено театру в Марианках, если все знают, что писатель мучился желудком и нервами в Карлсбаде.

Важнее другое. Праздничный или будничный — все одно! — курортный день в любой из вершин чешского «больничного треугольника» давным-давно состоит из бесчисленных, в основном безболезненных процедур, необременительных бесед преимущественно ни о чем и безмятежного, без опасности натереть мозоли фланирования. Курортные города запада Богемии старательно выставляют на обочины парадных променадов все свои соблазны и прелести: тонкие ванильные и ореховые вафли диаметром по 19 сантиметров, бехеровские ликеры четырех сортов, безделушки из известковой соли в виде розовых бутонов горно-минеральных цветов, столовое стекло фабрики Moser, багровую и золотую мечту домохозяйки, бирюльки из граната и влтавина, разноразные кувшинчики для лечебного питья, а также прочую отпускную меморабилию, обреченную потом целую вечность пылиться на книжных полках в качестве сентиментальных воспоминаний о заграничной поездке. Но это будет потом. А сейчас чуть слышно журчит лечебная вода минеральных источников, тихонько воркуют недовольные качеством крошек на мостовой голуби, легкий ветерок старательно приносит кленовым, дубовым и липовым кронам утреннюю или вечернюю прохладу.

Иногда все это способно бодрить, но чаще убаюкивает.

Часы у входа в пивную U Fleků, Прага

11 апреля 1968 года в пражском театре Na zabradli, что на махонькой Аненской (от собора и доминиканского монастыря Святой Анны по близкому соседству) площади, неподалеку от набережной Влтавы, давали премьеру гротеск-комедии «Трудно сосредоточиться». Это была третья или четвертая абсурдистская пьеса, написанная Вацлавом Гавелом. 31-летний драматург к тому времени смог перепрыгнуть через некоторые рогатки социалистического режима, недолюбливавшего семью Гавелов за буржуазное происхождение: получил диплом заочного отделения пражской Академии музыкальных искусств и трудоустроился по приличной театральной специальности, оставив ремесло химика-лаборанта и рабочего сцены. Первую пьесу Гавела в театре Na zabradli поставили в 1963-м, это был антибюрократический спектакль «Праздник в саду».

Читателям либеральных изданий и в пражских творческих кругах Вацлав Гавел был известен как живо критиковавший чехословацкий общественный порядок эссеист, а еще как поэт-экспериментатор, открывавший смыслы в жанре так называемых визуальных («типографических») стихов. Эта его критика не выходила в целом за рамки вольного понимания принципов народной демократии, а литературно-художественное творчество, следовавшее традициям Сэмюэла Беккета и Эжена Ионеско, сейчас кажется даже отчасти наивным. Но полвека назад казалось по-иному. Гавела и в молодости занимало то, что потом, в зрелые годы, он пытался объяснить и чехословацкому, и всему европейскому обществу: свобода человека важнее его благополучия.

Главный герой пьесы «Трудно сосредоточиться», научный работник Эдуард Гумл, в личной жизни разрывается между женой Властой и любовницей Ренатой, которым врет одними и теми же словами, при этом успевает еще и волочиться за секретаршей Бланкой. По долгу службы пан Гумл принимает вполне бессмысленное участие в испытаниях агрегата под названием «Пузук», таинственного устройства в виде гудящего ящика с ручкой для завода внутреннего механизма и разноцветными лампами. Вся эта пьеса, от первой реплики до последней буквы, столь же далеко отстоит от канонов социалистического реализма, сколь разительно поведение научного работника Э. Гумла расходится с нормами коммунистической морали.