Принцесса специй - Читра Дивакаруни

— Может, приведешь его как-нибудь в магазин, я тоже бы с ним поболтала.

— Обязательно приведу. Уверена, ему у вас понравится. Он интересуется индийской культурой, и особенно кухней. Я каждый раз готовлю ему что-нибудь индийское, когда прихожу к нему в гости. Вы же знаете, в мексиканской кухне используется много тех же самых специй, что и у нас…

Внезапно она замолчала. Гиту так просто не сбить с толку. Она смотрит прямо на меня огромными, как озера, глазами — в них мое лицо.

— Постойте, теперь я вспомнила. Дедушка говорил, что вы умеете колдовать.

— Старческие фантазии, — парирую я.

— Ну, не знаю, — протянула она, — вообще дедушка такие вещи чует, — она еще с минуту меня изучает. — Ладно, что если даже так. Вы мне не кажетесь злой. Как-нибудь скоро я приведу к вам Хуана, может быть, даже на следующей неделе.

— На следующей неделе? Хорошо, — я поднимаюсь. На данный момент я сделала все, что могла, хотя впереди еще ждет много трудностей. — Вот смотри, тут я тебе принесла кое-что.

Я разворачиваю свой сверток, вынимаю бутылочку с пикулями манго в горчичном масле, куда я добавила метхи, который помогает залечивать раны, и ада, который прибавит мужества, когда необходимо сказать «нет», а также амчура для принятия правильных решений.

Она подносит бутылочку к свету лампы, та отсвечивает красно-золотистым.

— Спасибо, это мои любимые. А вы, конечно, об этом знали, — в ее глазах мелькнул озорной огонек, — и, конечно, добавили туда какую-то магию?

— Магия — в твоем сердце, — возразила я.

— Но вообще, если серьезно, спасибо, что пришли. Мне стало гораздо спокойнее. Послушайте, давайте я провожу вас вниз.

В вестибюле она крепко меня обнимает. Руки Гиты, спустившейся со своих мерцающих высот, обхватывает меня, словно крылья. Она кладет что-то в мою ладонь.

— Может быть, у вас будет возможность — ну, если вдруг они случайно зайдут в магазин, — показать им; и скажите также, что мы с Хуаном не живем вместе, — на моей щеке на миг расцвела роза от ее горячего поцелуя. — А вот мой номер, ну мало ли что, просто на всякий случай.

Во мне рождается план, как шорох расправленных крыльев.

Я все это передам ее деду, когда он придет в следующий раз — и номер, и фото — и скажу, что дальше делать.

На пути назад в автобусе мои плечи горели и искрились, там, где их коснулись ее обнимающие руки. Кожа на моем лице обожжена там, где она выдохнула без слов свое желание: сделай так, чтобы те, кого я люблю больше всего, полюбили и друг друга. Мои глаза слепит при взгляде на фотографию: два столь юных влюбленных создания улыбаются мне с мучительной верой, так, будто я могу все поправить, я, Тило, которая сейчас в гораздо большей беде, чем грозящие вам когда-либо.

Я просыпаюсь — и она сидит у моего изголовья, в магазине темно, и только неизвестно откуда исходит голубовато-зеленое свечение и запах масла гибискуса, что она иногда разрешала втирать в свои волосы. Это Мудрейшая сидит, положив ногу на ногу, очень сильно ссутулившись, как будто что-то давит на нее слишком тяжелым, невыносимым грузом, моя ли жизнь, ее собственная — не знаю. Шрамы на ее руках горят огненными полосами на иссохшей коже. Я было отпрянула в испуге, но потом застыла, потому что на ее лице не было никаких признаков гнева, а только печаль. Невозможно глубокая, как дно морское. И внутри меня что-то как будто выкручивается, как будто выжимают мокрое белье до последней капли.

— Мама, — я протягиваю руку, но она проходит сквозь нее. Здесь только ее астральное тело, как мне следовало бы догадаться. Меня охватывает еще большее сожаление, потому что я сразу же вспомнила, как после таких астральных путешествий она всегда лежала на своем ложе, восстанавливая силы, дыша слабо, с большими багровыми синяками под глазами, похожими на кровоподтеки.

— Мама, это плохо, то, что я сделала?

— Тило, — ее голос еле слышен и отдается эхом, как пещере, — Тило, доченька, не следовало так поступать.

— Но, Мама, как еще я могла помочь Гите и ее дедушке, ведь он попросил помощи первый раз в своей жизни.

— Доченька, помощь, которую ты пытаешься оказать вне этих стен, оборачивается против тебя самой, разве ты не понимаешь? Даже здесь, внутри, все уже работает не так, как ты хочешь.

— Джагшит, — прошептала я упавшим голосом.

— Да, но будут и другие. Ты не помнишь последний урок?

Я пытаюсь припомнить, но в голове только разрозненные фрагменты мозаики.

— В своей основе Принцессы лишены всякой силы, они — как дудка, на которой играет ветер. Только специи принимают решение и человек, которому их дают. Ты должна уважать их совместный выбор и смириться в случае неудачи.

— Мама, я…

— Можно смотреть в прошлое, но нельзя вмешиваться в настоящее; когда ты переступаешь вековые законы, ты стократ увеличиваешь шансы на неудачу. Вековые законы поддерживают хрупкое равновесие мира — так было до меня, до других Мудрейших и даже до Самой Старейшей.

Ее голос становится то громче, то тише, как будто заглушаемый штормом.

Мне так много надо спросить у нее. В своей наивности я всегда полагала, что она и была единственной Мудрейшей. Кто эти другие Мудрейшие, кто такая Самая Старейшая? И из самых темных уголков сознания выплывает вопрос, полный жгучего любопытства, но я не могу ее произнести вслух.

Кто ты? Когда и почему ты стала той, что ты есть?

Но вопрос вылетел из головы, потому что она продолжает:

— Не позволяй Америке затянуть тебя в беды, которые ты даже не можешь вообразить. Не возбуждай ненависть специй своими мечтами о любви.

Как будто меня оглушили, я шепчу:

— Ты знаешь?

Она не отвечает. Ее образ уже тает, фосфоресцирующий свет бледнеет на стенах.

— Подожди, Мама…

— Дитя, я отдала все силы своего сердца, чтобы донести до тебя это предупреждение, — говорит она слабо, голубовато-прозрачными, как воздух, губами, — больше я не смогу прийти.

— Мама, ты хорошо меня знаешь, ответь мне на один вопрос, прежде чем ты уйдешь. Если Принцесса хочет вернуть себе обычную жизнь. Как специи…

Но она исчезла. Вокруг только холодные стены и прозрачный сумрак, ни малейшего колыхания, ничего, что могло бы свидетельствовать о том, что она только что была здесь. Ни малейшего звука, ни парящего запаха гибискуса от ее волос. Только специи смотрят со всех сторон, они сильнее, чем я когда-либо предполагала, их темная энергия сконцентрирована до предела. Специи вобрали в себя весь воздух, не оставив мне ни глотка, тем самым подтверждая, что это был вовсе не сон.

И показывая, что они тоже все слышали.

Время тянется медленно, но вот встает солнце, сначала оно цвета куркумы, затем рассыпается лучами цвета киновари. На голом дереве снаружи птицы с клювами цвета фенхеля что-то грустно щебечут. Небо давящее, и тучи, черные, стягиваются к центру города, где я недавно побывала. Я подумала о Хароне, о жене Ахуджи, о Гите и ее Хуане. Я протерла полки, аккуратно разложила все по местам, подумала, почему они не приходят. Машины, фырча, проезжают мимо. Какой-то хлопок, какие-то крики, затем сирена «скорой» и, наконец, шум воды из шланга, моющего асфальт. Джагшит, Джагшит, кричу я про себя. Но вспоминаю лицо Мудрейшей, вспоминаю предупреждение и не делаю даже шага к окну.