Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков

под началом первого заместителя оставалась вся оперативная деятельность СВР. Вячеслав Иванович никогда не ориентировался на такое разделение ролей. В то же время по своей натуре я никогда не мог бы оставаться руководителем, если бы не занимался «профильными» сторонами деятельности того учреждения, где работал. На должность «зиц-председателя» я вообще не годился и не гожусь.

В. Кирпиченко, В. Гургенов, В. Трубников, многие другие плавно вводили меня в курс повседневной деятельности подразделений разведки.

Еще при назначении меня директором СВР Ельцин по моей настойчивой просьбе подписал распоряжение о масштабном выделении нового жилья для остронуждающихся сотрудников СВР. Но даже его подписи оказалось мало — такие уже порядки начинали действовать в стране. Дело отладилось с приходом на работу в СВР моего заместителя генерал-лейтенанта И. И. Гореловского (в 1997 году ему было присвоено звание генерал-полковника). Иван Иванович оказался просто незаменимым руководителем хозяйственно-финансовой структуры разведки. Методично, нисколько не выпячиваясь, он делал все для закрепления кадров. Впервые в истории разведки ее сотрудники реально получили такое большое количество квартир, в том числе за счет организации собственного строительства, начали отдыхать семьями в приобретенных СВР здравницах, улучшилось медицинское обслуживание, увеличились оклады. В результате можно считать, что СВР не проиграла по сравнению с ПГУ, а также другими службами в социально-бытовом плане после раздела КГБ.

Новые подходы: мысли вслух

Какой линии следует придерживаться СВР? Это был непростой вопрос. То, что разведка должна сохраниться как важнейший государственный механизм, не вызывало никаких сомнений. Тем более что никто этот механизм не демонтировал в других странах.

В ноябре 1991 года, уже будучи директором Центральной службы разведки, я выехал в США, где принял участие в семинаре американо-советской рабочей группы по проблемам будущей безопасности. С американской стороны во встрече участвовали ряд руководителей Госдепартамента, заместитель министра обороны Вулфовиц, заместитель председателя Комитета начальников штабов генерал Шаликашвили, некоторые высшие представители Совета национальной безопасности и, что было самым важным для меня, Фриц Эрмартс — председатель Национального совета разведки ЦРУ. Директор ЦРУ предпочел на том этапе со мной не встречаться, и это воспринималось как определенный «сигнал».

Выступая на встрече, я сказал, что существует большое поле совпадающих интересов для разведок двух стран — в противодействии международному терроризму, наркобизнесу, организованной преступности. Остановился и на конкретных способах такого сотрудничества: обмен развединформацией, разработка и осуществление совместных мероприятий по предотвращению или розыску и задержанию исполнителей преступных акций, взаимодействие в пресечении распространения ядерного, химического и биологического ОМУ, а также незаконной торговли оружием.

Сказал и о «правилах поведения», среди которых назвал отказ от методов насилия (похищения отдельных лиц, принуждения к сотрудничеству), психотропных препаратов. Меня внимательно выслушали, но никакого конкретного ответа на свои предложения ни от кого тогда я не услышал.

Таково было начало «новых отношений» между разведслужбами бывших противников в холодной войне. Прямо скажу, начало не обнадеживающее. Однако мы не могли поддаваться настроению, эмоциям. Ведь это было только начало. Вместе с тем понимали, что в любом случае российская разведка не должна быть тормозом на пути к демократизации внутри страны и российской внешней политики. Но для того, чтобы действительно скрепить коллектив СВР с новой эпохой, которая, несомненно, началась после окончания холодной войны, нужно было честно и прямо ответить на ряд основополагающих вопросов.

В условиях, когда часть «демократов» (я беру это слово в кавычки), oбypeвaeмaя ненавистью к КГБ, кричала на всех углах о необходимости вообще ликвидировать «этого монстра» со всеми его ответвлениями, в том числе и разведкой, жизненное значение приобрел вопрос: нужна ли России после окончания глобальной конфронтации внешняя разведывательная служба?

Конечно, после окончания холодной войны нет раз и навсегда обозначенного главного противника — ГП, как мы его в прошлом величали. Но, судя по практическим делам спецслужб США и других стран НАТО, противники у нас оставались в каждой ситуации, когда акции других государств планировались или осуществлялись вразрез с жизненными интересами России: такими, как территориальная целостность, обороноспособность, интеграционное сближение стран СНГ, стабильность ситуации по периметру границ, обеспечение условий, при которых Россия входит в мировую экономику в качестве полноправного участника.

Однако важно подчеркнуть, что одновременно мы приняли другую реальность: при отходе от конфронтационного противостояния значительно расширяются поля совпадения интересов между государствами, растет заинтересованность в международном сотрудничестве, направленном против общих для всех угроз — региональных вооруженных конфликтов, терроризма, организованной преступности, наркобизнеса, распространения оружия массового поражения.

Необходимость адаптироваться к новым условиям вела к отходу от глобализма, тотальности в работе внешней разведки. В ноябре 1991 года я дал указание отменить программу обнаружения признаков возможного ракетно-ядерного нападения на нашу страну (ВРЯН). В течение десяти лет большие финансовые и людские ресурсы затрачивались на подготовку чисто формальных, но обязательных раз в две недели докладов в Центр об отсутствии показателей подготовки внезапной ядерной атаки, включая и такие «индикаторы», как число освещаемых в ночное время окон в Пентагоне и министерствах обороны других стран.

Эта программа была типичным анахронизмом. Но значит ли это, что мы вообще отказываемся от получения данных о развитии вооружений, особенно с учетом возможного выхода на новые системы, способные дестабилизировать обстановку? Отнюдь нет. Именно на это была нацелена в 1990-х годах наша научно-техническая разведка. Она была сориентирована на аналитический акцент в своей работе. Среди важных задач рассматривалось отслеживание изменений в подходах к так называемым «критическим технологиям», корректировки их приоритетности в ведущих индустриальных государствах. Понятно, что такая информация важна для политического руководства России, так как способствует оптимизации усилий по перегруппировке наших на сегодняшний день небольших средств и возможностей.

Я не хотел бы, чтобы у читателя возникло подозрение, что СВР имела в виду необходимость закрыть научно-технические сферы для международного сотрудничества. Отнюдь нет. Мы отлично понимали, что изоляционизм лишь вредит научно-техническому прогрессу в нашей стране. Причем в создавшейся российской ситуации среди мотивов расширения сотрудничества с иностранными партнерами контрастно вырисовывалась задача сохранить научные кадры и достигнутый уровень исследований. Знали мы и о том, что многие иностранные партнеры заинтересованно и честно развивают научные связи с Россией, оказывают помощь и поддержку нашей науке в столь тяжелое для нее время. Вместе с тем некоторые моменты сотрудничества российских научно-исследовательских учреждений с внешним миром вызывали у нас озабоченность. На двух я заострил внимание, выступая на закрытом заседании Президиума Российской академии наук.

1. В большинстве случаев валютное покрытие расходов иностранных заказчиков российским НИИ и КБ на порядок и даже несколько порядков ниже аналогичного уровня в развитой западной стране. По мнению экспертов разведки, иностранные партнеры в целом ряде случаев широко используют несовершенную российскую систему защиты интеллектуальной собственности.

2. Имеются большие