Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков

На внутреннем положении разведки, на ее боеспособности не мог не отразиться новый для нее вопрос — участвовать или нет во внутриполитических процессах в своей стране. Раньше, когда она была частью правоохранительного органа — КГБ, такой вопрос не возникал, а как быть теперь, когда СВР выделилась из КГБ в качестве самостоятельной службы? Я считал, что неучастие СВР в сложнейших хитросплетениях борьбы различных сил внутри страны — необходимое условие ее сохранения. Эта точка зрения, которая, прямо скажем, не всем нравилась в российском руководстве, была принята нашим коллективом.

В октябре 1993 года, когда произошло прямое столкновение парламента с президентом, мы, естественно, не затыкали уши ватой, следили за происходившим не как посторонние наблюдатели, но непосредственно не вмешивались в события. Я не собирал директорат для вынесения политических вердиктов, как это сделали все остальные российские спецслужбы. Созвал лишь совещание руководителей ряда подразделений СВР, дав указание усилить охрану территории штаб-квартиры, а офицерам не выходить в город с табельным оружием. Любая политическая ангажированность в тот момент нам дорого стоила бы — мы могли потерять значительную часть своего агентурного аппарата.

Кстати, СВР была единственной спецслужбой, куда во время этих событий ни разу не позвонил Ельцин. Может быть, он находился под впечатлением разговора со мной по поводу Указа № 1400 о роспуске парламента.

— Как вы относитесь к моему указу? — спросил тогда президент, позвонив мне по телефону.

— Мне кажется, что он не до конца продуман.

— Я ожидал другого ответа от директора моей Службы внешней разведки.

— Я сказал вам так, как думаю. Было бы гораздо хуже, если бы руководитель Службы внешней разведки говорил неправду своему президенту. Но я надеюсь, что вы не заподозрите ни меня, ни СВР в целом в антипрезидентских настроениях.

Ельцин положил трубку и больше ни разу не возвращался к этому разговору.

Непринадлежность внешней разведки к правоохранительным органам, ее полная самостоятельность дают ей возможность без всякой корректировки и без купюр доводить свою точку зрения до политического руководства страны. Когда я был кандидатом в члены Политбюро и позже членом Президентского совета и Совета безопасности, мне не раз приходилось читать закрытые сообщения КГБ о внешнеполитической ситуации. Во многом они не имели ничего общего с той информацией, которую ПГУ передавало «по инстанции», не обладая правом прямого выхода на руководство страны. И тогда этим подчас пользовались те, кто в своих внутриполитических целях хотел представить положение в ракурсе, не отвечающем действительности.

До какой степени разведка должна быть открытой? Строгое соблюдение секретности, конечно, необходимо для разведки. Гласность ни в коей мере не должна наносить ущерб оперативной работе и людям, в нее вовлеченным, их семьям, друзьям, окружению. Но нужно ли закрывать всё и вся? Мы в 1990-х годах начали по-новому относиться к архивам СВР. Достоянием общественности стали многие из закрытых ранее эпизодов жизни внешней разведки, возвращены истории неизвестные до настоящего времени имена разведчиков — самоотверженных борцов за интересы своего народа. Начался выпуск и многотомных очерков по истории разведки России. Причем такой «луч гласности» был направлен не только в прошлое. Было создано бюро СВР по связи с общественностью. Оно установило тесный контакт с журналистами.

Но такие новшества не имели ничего общего, я бы сказал, с аморальной «экзальтацией», даже обращенной в прошлое. Некоторые сотрудники упомянутого бюро многократно обращались ко мне с просьбой признать факт работы на КГБ известных по делу о так называемом атомном шпионаже супругов Розенберг, ссылаясь на такой, с позволения сказать, довод: «Да об этом все пишут». Что ж… Супруги Розенберг действительно опасались, что одностороннее владение США атомной бомбой может вовлечь все человечество в новую бойню. Но они при этом даже ценой своей жизни категорически отвергли обвинения в том, что они «агенты КГБ». И погибли на электрическом стуле. В таких условиях никто, тем более российская разведка, не имеет морального права разглагольствовать о принадлежности супругов Розенберг к КГБ. Ни я, ни мои, уверен, преемники никогда не поступят таким образом.

В 1992 году внешняя разведка России приобрела легальный статус. Был принят закон о внешней разведке, который вместе с поправками к нему, одобренными Государственной думой, создал правовую регламентацию деятельности СВР. Закон зафиксировал, что разведка действует на правовом поле и это дает ей определенные гарантии и права.

На архивах СВР остановлюсь чуть подробнее. Текущее делопроизводство было за семью печатями. К нему допускались только те, кто был причастен именно к этому «файлу» и допуск к нему был необходим по работе. Я, как руководитель СВР, имел, конечно, доступ к любым архивам, но никогда этим не пользовался. Считал это абсолютно неуместным.

Но то, что касается давно ушедших лет…

Руководитель архивного подразделения СВР по своей инициативе принес мне ряд дел работников, как бы демонстрируя ту пропасть, которая отделяет нынешних сотрудников разведки от некоторых «назначенцев» конца 1930-х годов, пришедших в службу после репрессий и расстрелов. Были среди них и достойные сотрудники. Но, пожалуй, впервые тогда в разведку стали приходить люди «по знакомству», что наносило вред ее деятельности, а подчас и стране.

Несколько томов составляли дело «Захара» — псевдоним Амаяка Захаровича Кобулова. В деле значилось, что он окончил пять классов, курсы счетоводов, работал счетоводом на заводе, производящем бутылки для розлива «Боржоми», потом стал бухгалтером в НКВД Грузии, который в то время возглавлял Берия. Здесь и началась его головокружительная карьера — в 1940 году Кобулов был назначен резидентом в Берлин.

Меня заинтересовали эти тома. Как известно, много писалось о том, что Сталин не верил в возможность нападения Германии на СССР летом 1941 года, считая все поступающие сигналы об этом английской дезинформацией. Оказывается, были и другие источники, которые убеждали Сталина в «ложности» таких сигналов.

В деле «Захара» находится донесение Кобулова в Центр о вербовке Берлингса (псевдоним «Лицеист») — представителя одной из латвийских газет в Берлине, датированное 21 августа 1940 года:

«В одном из ресторанов Берлина я, “Лицеист” и “Философ” (один из оперработников берлинской резидентуры. — Е. П.) затронули вопрос о новом государственном строе (в странах Балтии. — Е. П.). “Лицеист” — хотя и молодой, но очень культурный, образованный человек. Он сказал, что всецело поддерживает стремление советской власти, направленное на освобождение трудящегося человечества. После общего разговора я поставил перед ним вопрос о его дальнейших перспективах. Он как корреспондент латвийской газеты с 01.10.40 освобождается от своих обязанностей, таким образом лишается источника существования. Я сказал, что мы его поддержим, если он нам поможет, подчеркнув, что связь с ним должна носить тайный характер. Для выполнения наших заданий “Лицеист” должен остаться в Германии. “Лицеист” был удивлен таким предложением, высказал опасения за свою жизнь, если