Минное поле политики - Евгений Максимович Примаков

расстреляны практически все работники зарубежных резидентур, почти все руководители в Центре.

Конечно, были и те, кто жил старым, даже мечтал о возврате тех времен, когда КГБ занимал особое положение в стране. Но таких было меньшинство. Большинство приветствовало расширение демократии, отказ от идеологической зашоренности.

В таких условиях нужно было действовать в двух направлениях — добиться улучшения материального положения сотрудников СВР и последовательно, без кадровой ломки, утвердить место российской разведки после окончания холодной войны. С ее окончанием не ушло противоборство на межгосударственном уровне. Однако нам нужно было учесть, обязательно учесть, что суть, формы такого противоборства изменились.

Начав продвигаться в этих двух направлениях, я опирался на поддержку, советы ряда своих старых друзей — многих работников в ПГУ я знал лично. Например, первым заместителем начальника был Вадим Алексеевич Кирпиченко. С ним и с его женой Лерой вместе учились в Институте востоковедения, а потом дружили многие годы. До моего прихода Вадим Алексеевич уже подал в отставку, но я его попросил остаться и возглавить группу консультантов. Это не было формальным назначением. Я советовался с ним, когда входил в совершенно новую для себя сферу деятельности. Кстати, этот заслуженный генерал, прошедший большой жизненный путь — от рядового солдата в Великой Отечественной войне до одного из руководителей внешней разведки, — был оставлен на действительной службе, несмотря на все возрастные ограничения. И это еще раз доказывало: возраст — категория относительная. Одни могут быть стариками в сорок — пятьдесят лет, другие — молодыми за семьдесят. Вся моя семья переживала горькую утрату — смерть Вадима Алексеевича. Я был, пожалуй, последним из его друзей, кто виделся с ним перед его кончиной. Этот замечательный человек навсегда останется в моей памяти.

В разведке на весьма важном участке в это время работал мой старый приятель по Бейруту, а потом я его встретил в Афганистане, где он был уже представителем КГБ, В. П. Зайцев. Я видел в нем человека, всегда готового поддержать, и ни разу в этом не ошибся. Вместе вспоминали, как во время гражданской войны в Ливане в 1976 году я должен был встретиться с руководителем маронитского лагеря Шамуном, с которым был знаком до этого, чтобы передать ему «сигнал» о готовности Москвы сыграть посредническую роль в прекращении кровопролития. Шамун находился в президентском дворце за чертой Бейрута. От советского посольства нужно было обязательно проехать по участку, где шли бои, — на параллельных улицах Абу-Румана и Шиях обстреливали друг друга христиане и мусульмане.

Нам повезло. Когда проезжали на двух машинах (со мной был К. Е. Гейвандов, с которым дружил со студенческой скамьи, а за рулем второй сопровождавшей машины сидел В. П. Зайцев), не прозвучало ни одного выстрела, — вроде в очередной раз договорились, ну, если не о прекращении огня, то о паузе. Приехав во дворец, решили отпустить машину сопровождения. Как только вошли в кабинет к Шамуну, раздался телефонный звонок. Ему сообщили, что только что христианская сторона расстреляла в порту более ста мусульман за то, что накануне в горах убили пять христианских юношей. И тут началось. Назад еле добрались. А выехавшую от нас ранее машину Зайцева расстреливали в упор. Он чудом остался жив — пуля попала в запасное колесо в багажнике и по касательной поцарапала спину. А другому товарищу, сотруднику разведки, перебило позвоночник…

Забегая вперед, скажу, что, как только начался югославский кризис, я направил генерала Зайцева на один из самых ответственных в то время участков — представителем СВР в Белград.

Из действовавших заместителей начальника ПГУ я хорошо знал и превосходно относился к Вячеславу Ивановичу Гургенову, который в качестве советника сопровождал меня в Ирак и другие страны во время кризиса в зоне Персидского залива. Я очень благодарен этому так рано ушедшему (в 1994 году) из жизни светлому, прекрасному, высокоэрудированному человеку за то, что он во многом мне помог, в том числе — познать все формальности вступления в новую должность.

Смена кадров в разведке не была и не могла быть самоцелью, если руководствуешься соображениями не разрушения, а созидания. На меня в этом плане нисколько не действовали ни отдельные, по-видимому, «заказные» статьи, появившиеся в средствах массовой информации, ни нравоучения некоторых бывших работников КГБ, в том числе небезызвестного О. Калугина[11], положившего «на алтарь перестройки разведки» весь свой «богатый опыт и знания». Советами Калугина, например, «отдалиться от Кирпиченко», я, естественно, пренебрег. Знал к этому времени и об отношении к Калугину в коллективе, в том числе со стороны некогда близких ему людей. В то же время жил собственным умом и руководствовался теми соображениями, с которыми пришел в СВР.

Среди заместителей и начальников отделов, а затем управлений были проведены некоторые замены, но они носили ординарный характер. Однако к ординарным не относилось назначение первого заместителя.

Сразу же после своего прихода в разведку пригласил бывшего начальника ПГУ Шебаршина, который, не согласившись с методами и стилем руководства Бакатина, подал в отставку. Я предложил Леониду Владимировичу вернуться в разведку ко мне первым замом или хотя бы консультантом. Считал, что это никак не ущемляет его достоинства: будучи при нем главным управлением, разведка превратилась в самостоятельное ведомство. О добром отношении к нему он, возможно, знал. Я был инициатором назначения его в августе 1991 года на пост председателя КГБ, в кресле которого, естественно, не по моей вине, он просидел всего один день — Ельцин настоял на своей креатуре. Но Шебаршин, к моему сожалению, предложение вернуться не принял. Подумав, я пришел к выводу, что на его месте мне тоже трудно было бы согласиться.

После перехода в разведку мне не раз по службе приходилось иметь дело с Вячеславом Ивановичем Трубниковым. Начальника ведущего в политической разведке первого отдела, занимавшегося Соединенными Штатами, отличали эрудиция, широкий кругозор — индолог по образованию, он стал прекрасным американистом, — интеллигентность, добропорядочность (ни разу не слышал от него недобрых слов о своих подчиненных, даже когда они не оказывались на должной высоте, хотя знал о его требовательности к ним), высокий профессионализм. Он безукоризненно прошел путь от рядового оперработника до резидента в одной из крупных стран. Характерно, что его назначение первым заместителем директора СВР прямо с поста начальника отдела не вызвало никакого недовольства среди моих замов и было положительно воспринято в коллективе. В дальнейшем работал с ним рука об руку, а когда уходил из СВР, не было никаких сомнений в том, что он — наиболее подходящая фигура на пост директора.

Хотелось бы ответить авторам ряда статей о «своеобразном разделении функций» между мной — «политическим назначенцем» и профессионалом — первым заместителем: мне, дескать, отвели функцию связи с политическим руководством страны, а