Юрьев день - Андрей Величко

— Нормально, там есть повариха с поваренком, готовят потихоньку на всю ораву. Без особых разносолов, конечно, но мне они и не нужны. Кстати, отец, раз уж мы здесь, можно показать вам одну бумагу?

— Давай, что уж с тобой сделаешь.

Я достал из внутреннего кармана свернутый вчетверо листок, развернул его и положил перед императором.

— Что это?

— Перспективный план застройки окрестностей Приоратского дворца. Зеленым цветом обозначены деревянные строения, материал для которых уже закупается, а по весне начнется быстрая стройка. Красным пунктиром — каменные здания, под них пока только оставлены места, а когда начнется стройка, я не знаю.

— Хорошо, а теперь объясни мне, что тут у тебя где и зачем.

— Вот это — временный дом для инженеров и ученых на четыре семьи, пока там будет жить один Герц.

— Тот немец, что вы нашли в Берлине? И какая от него будет польза?

— Да, тот самый. Он сделает нам беспроводную связь на основе электромагнетизма.

— Это как?

— А вот так — будет с виду обычный телеграф, но без проводов. А потом до такого же телефона дело дойдет.

— И на какое расстояние этот его телеграф работать будет?

— Поначалу, конечно, на небольшое, но лет через пять, я думаю, добьет до Дальнего Востока.

— Ну, ежели он действительно такое сотворит, ему и каменных хором не жалко будет, не то что деревянного дома. Ладно, вот это что за длинное такое?

— Электротехнические мастерские. Надо же где–то будет собирать приборы для беспроводной связи.

— А это что, с буквами «пэ», «тэ» и «у»?

— ПТУ, то есть профессионально–техническое училище. И Герцу, и мне, и Ники нужны рукастые и головастые помощники, а где их взять? Вот в этом училище их и станут готовить.

— Неплохо. Ладно, согласен, рисуй нормальный план и подавай на утверждение. Хитер! Ники, ты хоть понимаешь, почему он мне свою бумаженцию подсунул именно сейчас?

— Конечно, отец, чего же тут не понять. Алик ждал момента, когда вы почувствуете себя виноватым перед ним, потому и носил с собой черновик.

— И ты, оказывается, гусь не хуже брата. Ладно, полчаса уже прошло, будем считать, что я вам все сказал, а вы все поняли. Значит, как договорились — ты, Ники, вечером слегка раскаешься и пообещаешь не делать необдуманных шагов, не посоветовавшись с родителями. Ты же, Алик, вообще лучше молчи в тряпочку! А то вдруг опять что–нибудь ляпнешь. Но молчать надо с виноватым видом, понял? Хоть весь день тренируйся перед зеркалом, но чтобы вид был. Да, и…

Тут родитель, похоже, вспомнил, что мы с ним в кабинете не одни, есть еще Николай, и вовремя осекся. Дело в том, что я ему уже успел намекнуть на раздобытые в Берлине моими агентами очень интересные сведения.

Уже на улице, когда мы собирались расходиться в разные стороны, Николай спросил:

— Слушай, а почему ты сказал только про одного Герца? Разве этот изобретатель гигантского дирижабля, Циолковский, будет жить не в том же доме? Раз уж он на четыре семьи.

— Места–то там, конечно, хватит, но Циолковскому, по–моему, лучше жить в Залесском. Поближе к летному полю и твоему дирижаблю.

И подальше от моих дел, закончил я про себя. А то человек мало того что технически грамотный и при минимуме информации способный сделать правильные выводы. Так еще и идеалист, а это значит — слабо управляемый и способный разболтать все, что узнает, не задумываясь о последствиях.

Вечером все прошло как было задумано, то есть Ники якобы через силу сделал вид, будто отказался от своих чувств к Маргарите, а маман, которой, похоже, тоже все надоело, его простила, обняла и даже погладила по головке. Я, правда, таких нежностей не удостоился, но и слава всевышнему, а то ведь, наверное, мог бы хрюкнуть от смеха в самый неподходящий момент. В общем, все стало как раньше — за исключением одной мелочи. Императрица более не препятствовала мужу в его желании углубить отношения с Германией настолько, что она даст нам кредит на постройку Транссиба. В силу чего министр иностранных дел Гире уже через неделю выедет в Берлин, готовить почву для визита туда самого императора.

А поздним вечером, когда уже давно стемнело, император вышел погулять в парк и якобы случайно обнаружил там меня. Та еще конспирация, конечно, но мало ли? Может, он меня продолжает воспитывать. В общем, я без особых предисловий начал:

— Отец, в Берлине из заслуживающих доверия источников получены сведения о состоянии здоровья кайзера и кронпринца. Так вот, у Вильгельма оно очень неплохое для его возраста. Как минимум года два, а то и два с половиной он еще протянет. А вот кронпринц неизлечимо болен — похоже, у него рак горла. Если он и переживет кайзера, то ненамного.

— Точно? — император аж споткнулся.

— Абсолютной точности в таких делах быть не может, но процентов на девяносто я уверен.

— Если это так, то твоя служба себя уже оправдала. Спасибо, сын. Я постараюсь это проверить через своих людей, и если ты прав, без награды не останешься.

— Для меня лучшая награда — ваше доверие, я серьезно. Но вот моих людей чем–нибудь наградить действительно не помешает.

Я зря не то чтобы боялся, но все же слегка опасался — дельтапланы у меня получились довольно приемлемые, несмотря на не очень мощные, но зато сравнительно тяжелые моторы, а также отсутствие дюраля и дакрона. Да, разбегались они весьма неторопливо — для взлета требовалось метров двести. Зато для посадки хватало пятидесяти. Да и потом сейчас же февраль, то есть взлетать приходится с лыж, а на колесах, наверное, разбег станет покороче. И вообще, это смотря с чем сравнивать! Если с тем, что девять лет назад пытался построить Вильгельм Кресс и что в двадцать первом веке многие считали первым прототипом дельтаплана, то налицо был огромный прогресс. Мои изделия, во–первых, были достроены до конца. А во–вторых, они полетели — оба, хоть и не одновременно. Но по причинам, от техники не зависящим.

Если же в качестве базы для сравнения взять маленький «Е-шестнадцатый», который был у меня в двадцать первом веке и на котором я более или менее регулярно летал почти до начала своей второй жизни, то изготовленные в веке девятнадцатом аппараты казались тяжелыми и неповоротливыми каракатицами. Правда, все–таки тоже летающими, каковое свойство в общем–то искупало все их недостатки.

В отличие от полетов на аэроплане Можайского, сейчас особой секретности не соблюдалось. Присутствовали даже два репортера — один от «Санкт–Петербургских ведомостей», а второй вообще неизвестно от чего, он ко мне не подходил. Впрочем, и первого почти сразу прогнали, ибо появился его императорское величество. Маман на летное поле не поехала.

— Неужели это полетит? — не поверил отец.

— Еще как, — заверил я. И ведь не соврал, что интересно.