Осколки прошлого - Вера Мелентьева

что-то говорила о предчувствиях. В обед мне пришло смс: «Не ищи меня». Я пересмотрел все камеры в округе, ты вышла из торгового центра, но ты не вызвала такси, чтоб поехать домой! Ты ушла дворами, черт возьми, ты уходила от слежки! Я был уверен: ты опять сбежала! Что-то щелкнуло в твоей голове, и ты сбежала. Я обещал отпустить тебя, если через неделю ты не передумаешь! Было ли мне дело до какого-то киллера?! От меня ушла любимая женщина! И вдруг, звонит Седой с вопросом: «Точно ли девчонку в расход?» Я не понял, зачем он звонит мне, ведь делом занимается Бор, и если бы не его дотошность, я бы положил трубку и потерял бы тебя навсегда. После слов: «Это же вроде ваша девка, я решил уточнить», меня прошиб холодный пот. Я мчался, как оголтелый, все время, пытаясь дозвониться до Генки, но этот урод не брал трубку. Когда я увидел, что они с тобой сделали, меня было не остановить. Счастье было у меня в руках, после стольких лет ты сказала «да», и теперь снова все летело к чертям.

Не знаю, сколько времени я прорыдала, но голова и глаза дико болели. Я смотрела в потолок отсутствующим взглядом, а Глеб, словно мантру повторял, что не отдавал такого приказа.

Следующие дни я провела в состоянии овоща: не ела, не пила, просто лежала калачиком на кровати. Хотелось вернуть время обратно, когда я ничего не помнила, любила своего мужа и верила, что это чувство взаимно. Глеб приходил, ложился рядом, иногда обнимал меня и молчал, иногда умолял поверить ему и простить. Я не знала, что ему ответить. Он был для меня мужем, другом, любовником — всем. А кем была для него я? Не более чем трофеем, добытым в жестокой схватке.

Однажды я все-таки спросила:

— Ты нашел киллера?

— Если ты о своем щенке, то конечно — да!

Неприятная тошнота подступила к горлу, и я не могла задать следующий вопрос.

— Займись я этим делом сам, все было бы по-другому! Тебе не пришлось бы пережить все то, что ты пережила! Это моя самая большая глупость.

— Что с ним?

— Я был готов к этому вопросу, поэтому он жив, здоров и вполне себе счастлив, хотя не скрою, руки чешутся до сих пор.

— Борис?

— Ты бы хотела, чтоб он был мертв?

— Господи, конечно нет!

— Наши пути разошлись. Навсегда. Как видишь, я поступился всеми своими принципами. Этот сукин сын отдал приказ убить тебя, уже зная, что мы вместе, но он жив. Тебе не в чем меня упрекнуть.

— Глеб, скажи, как мне жить дальше? Как все забыть?

— Посмотри на меня, Детка. Отпусти прошлое, прошу тебя! Все наказаны, а мы еще можем быть счастливыми.

Я стояла на веранде, прохладный ветерок дул мне в лицо, раскидывая мои волосы по плечам. Впервые за много дней, я встала с кровати, заставляя себя жить дальше, сама не понимая зачем. Как только я закрывала глаза, погружалась в кошмар: либо это были потоки холодной воды, сопровождавшиеся допросом, либо салон автомобиля, заполняющийся водой, заглушавшей крик Глеба.

Мой психиатр грустно покачивал головой, констатируя то, что я свела на нет все наши совместные усилия.

Вырвал меня из потока грустных мыслей веселый смех Кирюши. Он, заливисто хохоча, убегал от своей новой няни. Я вдруг подумала что это и есть жизнь: кто-то стоит на краю обрыва, подталкиваемый грузом прошлого, а кто-то весело играет в песок, не подозревая сколько приятных и не очень открытий, будет еще впереди.

Вдруг, мальчик бросился бежать в противоположную сторону. Я проследила траекторию: в конце пути его ждал Глеб. Он подхватил его на руки и закружил в воздухе. Теперь смеялись оба. Эти двое были счастливы. У Глеба было то, чего никогда не будет у меня.

Вот почему он с такой легкостью отпустил ту, из-за которой потерял город: сегодня, проснувшись, я увидела на прикроватной тумбочке папку. Это были документы на развод.

Когда я вышла из комы после аварии, Кирюше было три месяца. Глеб сказал, что его брат и сноха погибли, а малыш остался с нами. Он всегда был любим, и всегда был частью нашей семьи, но я, не задумываясь, ушла бы, потому что ничего не должна этому ребенку. Сейчас мое сердце сжалось. Я круто развернулась и пустилась вон. На крыльце столкнулась с Бессоновым и чуть не сшибла его с ног.

— Зачем Кирюше жить с нами, если его родители живы?

Глеб схватил меня за руку и потащил в кабинет, швырнув в кресло, захлопнул дверь.

— Ты хотела свободы. Ты свободна, но мне кажется, или ты ищешь повод остаться?

— Чей это ребенок?

— Мой. Это мой сын, — сказал он, нависая надо мной.

Я закрыла глаза:

— Что с его матерью?

— Это решать тебе. Ты можешь стать для него матерью, которой ты и так была эти два года.

— Как ты жесток со всеми нами.

— Прекрати заламывать руки. В конце концов, моей вины нет в том, что спутавшись с Ковалевым младшим, ты поставила себя под удар.

Я гневно посмотрела на Глеба, не ожидая такого резкого ответа.

— Хочешь сказать, я виновата в том, что произошло?!

— Хочу сказать, если бы ты была верной женой, многих несчастий можно было избежать!

Он круто развернулся и покинул кабинет. Да, Кирюша был его сыном, он был похож на него. Раньше, когда я не помнила, что Борис не является родным братом, и братом вообще, схожесть можно было объяснить родством. Теперь, без всяких анализов было понятно, что Бессонов не лгал. Однако, что касается матери ребенка, не стоило питать иллюзий. Тем не менее, я отпустила няню и провела день с малышом.

Вечером, спускаясь к ужину, прихватила папку с документами на развод. Глеб удивился, увидев меня, но ничего не сказал. Некоторое время мы ели молча, затем я не выдержала:

— Предлагаю выпить за начало новой жизни! — Я подняла бокал пригласительным жестом.

— Извини, дорогая. У меня нет ни малейшего желания праздновать твою свободу.

Я поднялась, взяла папку и бросила ее в камин.

— Так лучше, дорогой?

— Ты столько лет требовала свободы, что теперь?

Обойдя стол, я подошла к Бессонову сзади, положила руки ему на плечи, и, наклонившись к уху и прошептала:

— Глеб, я жила в твоем доме, носила твоего ребенка, ты проделывал со мной такое, что никто и никогда не повторит, ты совершил не одну попытку убить меня, я скрывалась от тебя несколько лет. Ты больше, чем муж.