К чужому берегу. Предчувствие. - Роксана Михайловна Гедеон

хотел бы, чтоб вы начали бал с кем-то, кто хоть отдаленно может быть достойным вас.

Прихрамывая, он проводил меня в один из залов к компании аристократов, которые приветствовали меня почтительными поклонами. Лакеи разносили на серебряных подносах прохладительные напитки; Талейран взял бокал оршада[28] и, любезно предложив его мне, сказал во всеуслышание:

— Если бы не звуки музыки, я счел бы, что нахожусь в Эй-де-Беф[29], господа.

Это была правда: попивая шампанское, здесь беседовали о политике и армии представители самых знатных французских фамилий. Я узнала графа де Сегюра, постаревшего, но все еще бравого: он делился впечатлениями от своих путешествий, потому что вообще был человек, много повидавший, — воевал с англичанами в Северной Америке, посетил Мексику, Перу, Сан-Доминго, долгое время жил в России. Ему вторил герцог де Ларошфуко-Лианкур, бывший королевский постельничий, тот самый, который 14 июля 1789 года, в день взятия Бастилии, на вопрос Людовика XVI: «Что же это такое — бунт?!», грустно ответил: «Нет, сир, это революция». Я не видела его с тех самых июльских дней, но, как можно было предполагать, его судьба сложилась согласно обычному маршруту аристократа: эмиграция, мытарства в Англии, приключения в США и, наконец, милостивое разрешение от Бонапарта вернуться.

— Граф де Сегюр, думаю, получит от первого консула место государственного советника, — вполголоса разъяснял мне министр. — Герцог де Люинь вполне может стать мэром… скажем, в одном из округов Парижа. Подыщется служба и для графа де Нарбонна, хотя у него даже само лицо напоминает о Бурбонах[30]. Как видите, мадам, я не терял времени даром. Старая аристократия возвращается не только на балы, но и на службу, и это только на пользу Франции.

«Король же остается в подчеркнутом одиночестве, в изгнании», — подумала я, вспоминая слова мужа, но вслух ничего не сказала.

В отличие от Эме де Куаньи, и граф де Сегюр, и герцог де Лианкур вернулись во Францию ярыми англоманами, в восторге от английских технических новшеств, а последний так и вообще был полон решимости внедрить на родине вакцинацию против оспы, распространенную в Туманном Альбионе.

— Операция самая простая: пустула, взятая с вымени заболевшей коровы, прививается человеку в ранку чуть повыше локтя. Лекарь Дженнер, который изобрел это спасение для человечества, объяснил мне все тонкости процедуры, и я привез во Францию порцию его вакцины. К сожалению, мне не удалось отыскать достаточное количество добровольцев. Надеюсь, Бонапарт поможет этому полезному начинанию.

— Вакцинация! — повторила полная величественная дама, в которой я с изумлением узнала герцогиню де Турзель, воспитательницу детей Марии Антуанетты. — Должно быть, вам известно, герцог, что от этой процедуры погибает двое из десяти привитых детей!

— Однако же от оспы гибнет половина, — парировал Лианкур.

— Благодарение Богу, последние двадцать лет об этой болезни мало что во Франции слышно, — произнесла я. — А в Англии, видимо, совсем наоборот?

Тема Англии была мне очень интересна. Лианкур поклонился:

— Да, и детская смертность чрезвычайно высока. Вот почему там так озабочены способом предупреждения болезни.

— Мне кажется, это достаточно рискованный способ, господин де Ларошфуко, — заметила я. — Я как мать не решилась бы подвергнуть своих детей такому риску.

— Когда процедура сделана правильно, риск минимальный, мадам дю Шатлэ.

Разговор коснулся и экономической темы. Герцог де Лианкур был хорошо знаком с разработками известного английского агронома Артура Юнга, и рассказывал о своем пребывании на его ферме, где было устроено опытное хозяйство. По его словам, Англия намного опережала Францию по части машин, научных достижений и промышленности. В частности, даже наши ткацкие станки и доменные печи далеки от современных английских.

— Англия полна энтузиазма. В ней пульсирует жизнь. Господство на морях превращает ее в огромный порт, через который проходят главные товары мира.

— Не будем забывать, что торговля — достаточно агрессивная форма экономики, — заметил Талейран. — Она нуждается в пространствах. За торговыми караванами часто следуют завоеватели.

— Что же вы предпочитаете для Франции, господин министр?

— Сельское хозяйство. Оно кажется мне самой созидательной отраслью жизни.

— Однако и Англия, и США переживают бурный рост именно благодаря торговле.

— Вот именно, — подтвердил Талейран. — И меня всегда настораживало, что Соединенные Штаты, освободившиеся от английской короны, так мало занимаются сельским хозяйством. Когда я был в Филадельфии, мне доводилось видеть огромные просторы, поражающие воображение как своей красотой, так и невозделанностью. Никто не спешил там заниматься землепашеством, однако все торопились торговать. Полагаю, эта страна спустя много лет, когда облегчится морское сообщение, станет нешуточной соперницей старой Европы. Да и Англия еще заставит нас беспокоиться.

Я бросила на Мориса заинтересованный взгляд, впервые подумав, что еще ни разу не говорила с ним ни об Англии, ни об Америке. А ведь он провел в изгнании почти четыре года, из которых больше половины — в Новом Свете! Сейчас, стоило Талейрану упомянуть о США, беседа закипела с новой силой, потому что многие присутствовавшие аристократы, включая Шатобриана, собственными глазами видели эту страну, да еще и Канаду впридачу, и спешили обменяться впечатлениями. Однако министр не стал участвовать в разговоре. Пригубив шампанское, он с лукавой улыбкой увлек меня чуть в сторону.

— Вальс звучит вовсю, вы не должны слушать весь этот вздор. Надо, чтоб вами любовались так, как вы этого заслуживаете.

Засмеявшись, я отдала бокал лакею и с готовностью положила руку на плечо первого же кавалера, который приблизился меня пригласить.

— Я люблю танцевать, спасибо вам за этот бал, господин министр!

Волшебная музыка увлекала меня в сияющий зал, украшенный тысячами свечей, но прежде чем с головой окунуться в наслаждение танца, я заметила, что Талейран, оставшийся у порога с шампанским в руке, не сводит с меня взгляда.

На губах у него была улыбка, он любовался мною, но в глазах мерцало что-то вроде глубокой затаенной тоски.

В человеке, который вел меня в туре вальса, я узнала Антуана де Шуазеля, бывшего капитана королевских драгун, который помогал Людовику XVI и Марии Антуанетте бежать из Франции и отчаянно пытался отбить августейшее семейство у захватившей его в Варение толпы. Сердце у меня чуть дрогнуло: Господи, ведь этот человек когда-то так близко пересекся судьбами не только с королевской четой, но и с Кристианом Дюрфором, которого растерзали революционные парижане… Я насилу смогла приветствовать герцога де Шуазеля улыбкой, понимая, что трагические воспоминания нынче не уместны. Он танцевал так гармонично и ловко, что в этом сразу чувствовалась старая дворянская система воспитания: каждый драгун, каждый гусар при Старом порядке просто обязан был уметь не только браво скакать на лошади и идти в атаку, но