Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства - Владислав Гончаров

Третьим мотивом было стремление разжечь оппозицию и ненависть к владычеству Габсбургов, вызвать революцию среди сербов в Боснии и Герцоговине и, таким образом, подготовить отторжение этих провинций от двуединой монархии и объединение их с Сербией в национальном югославянском государстве. Принцип намекнул на это в словах, которые мы уже цитировали, когда он выразил опасение, что Франц-Фердинанд, взойдя на престол, мог бы провести какие-нибудь решительные реформы, например, осуществить свой триалистический план объединения южных славян не путем соединения их с Сербией, а посредством предоставления им такого же положения в монархии Габсбургов, какое немцы занимали в Австрии и мадьяры в Венгрии.

Когда Принципа спросили, отвечало ли такое объединение его желаниям, он воскликнул: «Боже избави!» – вызвав этим смех в зале суда. Наоборот, он полагал, что объединение будет осуществлено Сербией.

Это совпадает с его дальнейшими «признаниями» в тюрьме:

Он считал, что если он создаст надлежащую атмосферу, то идея революции и освобождения получит распространение сначала в среде интеллигенции, а потом и в массах. Он полагал, что таким образом удастся привлечь внимание интеллигенции к этому делу, как это было с Мадзини в Италии, во время итальянского Освобождения. Принцип не думал, что в результате подобного деяния возникнет мировая война. Он, правда, предполагал, что мировая война вспыхнет – но не сейчас. Словом, это были как раз те мысли, которые распространялись в Белграде в значительной части пропагандистской литературы «Народной Одбраны», а также в газете «Черной руки» – «Пьемонт», откуда черпали свое вдохновение Принцип и его товарищи.

Габринович был согласен с Принципом, что надо действовать подобно Мадзини и подготовлять в Боснии революцию, которая откроет путь для объединения всех сербских областей, некогда входивших в империю Стефана Душана. Но политические взгляды Габриновича сложились несколько иначе: первоначально он держался анархистских и социал-революционных воззрений, но, прожив некоторое время в Белграде и общаясь с «комитаджами», усвоил более националистическую точку зрения. В 1914 году он определял свою позицию как «анархистскую с примесью национализма».

Идеалом его была югославянская республика, а не монархия с сербской династией. Объединение сербов должно было совершиться «по методу Мадзини».

Таковы были три основных мотива, руководившие двумя главными заговорщиками. Но трудно сказать, какой мотив имел наибольшее значение – личное психопатическое состояние заговорщиков, их желание отомстить Австрии или их сербский национализм.

В настоящее время югославянские писатели и те историки, кто им сочувствует – например, Евтич и Сетон-Уотсон, – придают главное значение югославянскому национализму. Но в 1914 году сами обвиняемые не утверждали этого. Принцип, когда его спросили, действовал ли он главным образом из чувства мести либо во имя национального объединения, то есть преобладал ли у него личный или политический мотив, ответил: «Личный, но другой тоже был силен. Они почти уравновешивались».

Желая смягчить преступление или объяснить его причины, часто утверждали, что со стороны эрцгерцога было бессознательной провокацией устраивать маневры в Боснии, так как сербы опасались, что он собирается напасть на Сербию. Указывали также, что сербы были раздражены тем, что он прибыл в Сараево как раз в день сербского национального праздника, в день святого Витта. Это особенно подчеркивалось писателями, враждебно относящимися к Австрии и сочувствующими Сербии[47].

Но из собственных показаний Принципа и Габриновича не видно, чтобы эти соображения оказали на них какое-нибудь влияние. Они начали организацию своего заговора, когда узнали, что эрцгерцог собирается прибыть в Боснию, но еще до того, как им стало известно, что он будет в Сараеве в день святого Витта. Они решили убить его в Боснии не потому, что были возмущены его приездом или опасались нападения на Сербию, а потому, что его пребывание в Боснии создавало чрезвычайно удобную обстановку, чтобы претворить в действие те три побуждения, которые были указаны выше.

Большинство писателей, сочувствующих южным славянам и критически относящихся к Австрии, восприняли фантастические обвинения Уикгема Стида и склонны изображать убийство эрцгерцога как нечто неизбежное. Причины тому они усматривают: в австрийском гнете, в сильном распространении национального движения в Боснии и в том, что эрцгерцога поджидала целая «свора» убийц – с одной стороны; в том, что австрийские власти по преступной халатности не приняли соответствующих мер предосторожности для охраны эрцгерцога, – с другой[48].