Брат - Валерий Александрович Гуров

семья и уезжала в Питер на несколько лет, но все-таки здесь — родные места. Мне не все равно, что тут происходит. Хотелось бы как-то со своей стороны помочь улучшить ситуацию — хотя бы вот кабинет в порядок привести, — с этими словами я достал из кармана приготовленные для такого случая двести баксов и положил их на стол.

— Это что? — участковый посмотрел на деньги округлившимися глазами, потом перевел взгляд на меня.

— Это мой вклад на борьбу с преступностью, так сказать…

Было видно, что получать такие суммы от жильцов его участка милиционеру было непривычно. Но расчет взял верх: он быстро накрыл купюры бумагами и убрал все это в ящик стола. После чего замолчал, явно обдумывая следующие слова.

— Знаешь, Володь, — наконец произнес он неторопливо, — ты бы лучше не совался в это дело. Нет, ты не думай, я тебе не угрожаю! Но там такие люди, что… даже мы не рыпаемся. Серьезно.

— А кто тебе сказал, что я собираюсь рыпаться? — для большей доверительности я тоже перешел на «ты». — Да и с чем бы я рыпнулся — нищеброд без связей и возможностей. Но знать-то я имею право! Это же не кто-нибудь, а родной брат!

Павел еще немного помялся.

— Ну ладно. Раз ты такой неугомонный… Только имей в виду: я тебе ничего не рассказывал, я не знаю ничего о твоих намерениях и вообще, если мне тебя покажут, я заявлю, что вижу тебя в первый раз, и кто там у тебя брат, понятия не имею. Договорились?

Я кивнул.

— Помнишь, в 91-м ты поехал на юг отдыхать?

— Ну… да, помню, — это был неожиданный заход. Но что-то насчет юга в памяти действительно было. — Я тогда только вернулся, а через несколько дней мне уже повестку принесли, и я в армию ушел.

— Вот и вспомни, — участковый наклонился надо мной, — брат в эти несколько дней был спокойный и веселый? Или что-то было не так?

Я порылся в Вовиной памяти.

— Не совсем, — признал я. — Он все время казался каким-то смурным. Но у него был бизнес — овощами и фруктами торговал, плюс мастерскую открыл по ремонту разной техники. Мы тогда как раз в Питере жили. Но я его спросил — чего, мол, такой хмурый, он отмахнулся: да так, дескать, бизнес немножко просел, ерунда, рабочие моменты и все наладится.

— Так вот слушай, что это была за ерунда, — Паша сложил руки за спиной и начал расхаживать по кабинету. — Как ты понимаешь, к тому времени самой престижной профессией у нас окончательно стала профессия рэкетира. Ну, когда ты продал соседу старые часы за сто рублей — это их, конечно, не интересует, не тот уровень. Но с определенной планки доходов от них уже не отвяжешься. Вот и к твоему Сергею пришли амбалы с убедительным предложением — мол, платишь по-хорошему, и никаких проблем ни с нами, ни с другими.

— А он что?

— А что он? Ты своего брательника, что ли, не знаешь? Послал их куда подальше да и все. Причем послал очень грубо. Не понял, видимо, всей серьезности. А те такого не прощают. Подослали к нему гамадрил покруче уже с наездом — чтоб его мастерскую разгромить. Только Серега твой, видимо, их уже ждал — и подговорил знакомого из палатки напротив, чтоб, как увидит, побежал и в милицию позвонил. Тот так и сделал, причем страху нагнал — вроде тут уже резня, драка на весь квартал… В итоге на этих рэкетиров приехал не наряд, а целый автобус ОМОНа. Скрутили, бока помяли — все как положено. Потом, конечно, отпустили — у этих быков там тоже все схвачено — но где-то сутки им в КПЗ посидеть пришлось. А за эти сутки Сергей Данилов оперативно закрыл свои точки и уехал жить сюда, в тот дом, где в итоге и…

Эх… Участковый спокойно и открыто рассказывает, что они не расследуют преступления, что у бандитов схвачена вся «верхушка» силовых структур… Как будто речь идет об обыденной вещи вроде цены пирожков на вокзале. Как-то все сладко, да гладко у этого мента складывалось. Никто бы такой шорох не стал наводить из-за мелкого комерса. И крышевать беспредельщиков рэкетиров так-то никто бы не стал тоже. Но я внимательно слушал.

— Но это еще не конец, — Павел продолжал расхаживать по кабинету. — На какое-то время он действительно от тех бандюков избавился и даже открыл здесь аналогичный бизнес. Дочка у него родилась как раз… Наверное, думал, что новую жизнь начал, не знаю. Я бы побоялся ребенка заводить в таких условиях. Ну, а потом к нему приехали гости из Северной столицы. Как ты понимаешь, не сильно дружелюбно настроенные. И доходчиво ему объяснили: сдавать в ментовку уважаемых людей — в натуре не по понятиям, за такое мочат без вариантов. Но его характер оценили и потому предлагают сделку: он им платит отступные, а они в ответ забывают о его существовании. И все бы было ничего, только сумму ему назвали такую, что даже если бы он продал все, что у него есть и занял еще столько же — вряд ли бы ему удалось покрыть даже десятую часть.

Участковый поставил на стол две чашки, бросил в каждую по пакетику с заваркой и включил электрочайник.

— В общем, выхода у него не осталось, и он, честно говоря, сделал самое глупое, что можно сделать в такой ситуации — пошел писать заявление в милицию. Было это в пятницу после обеда. В субботу, соседи сказали, он жаловался на каких-то телефонных хулиганов, которые весь день ему названивали, мешая ребенку спать, а он не брал трубку и в конце концов даже телефонный шнур из розетки выдернул. Ну а в воскресенье утром… ты уже сам знаешь.

Я прихлебывал чай и переваривал услышанное.

— Не лезь, Вова, в это дело, — тихо и грустно произнес участковый. — Ей-богу, не лезь. Живешь себе спокойно — и живи. Скорее всего, на тебя им по барабану, иначе бы давно нашли. Да и взять с тебя нечего, кроме здоровья. Полезешь — худо кончится. Сам видишь — им даже бабу с ребенком зарезать, как тебе бычок выкинуть. По кускам найдут — никто даже опознавать не будет.

Мы снова помолчали.

— Говорят ты хотел к нам на работу устроиться? — грустно улыбнулся Паша. — «По звонку»… Неужели ты еще не понял: на любой твой звонок у них свой найдется. Даже если бы у них денег было еще на десять штатов — тебя бы все равно прокатили. Они же пробивают фамилию, родственников. Ты еще на собеседование не успел прийти — а там уже про тебя все знают: кто, что, зачем. Они сразу смекнули: идешь в органы — значит, полезешь в эту историю, полезешь — значит,