Чероки - Жан Эшноз

— Месье интересуется гороскопами? — спросил мужчина, выждав несколько минут.

— Очень, очень, — заверил его Жорж, стараясь держаться подальше от входной двери.

— Общий прогноз стоит столько-то, — указал мужчина, — подробный столько-то. Месье угодно попробовать?

Жорж машинально кивнул, одновременно стараясь разглядеть фигуры в дальнем конце пассажа. Астролог подошел к компьютеру, нажал несколько вводных клавиш. Жорж все так же машинально назвал дату и место своего рождения и даже уточнил, что по гороскопу он Телец, восходящий к Близнецам; в этот момент он заметил в глубине помещения, за стойкой, другую дверь. «Знаю, знаю, все ясно», — отозвался астролог, набирая его данные на клавиатуре компьютера.

Принтер тотчас усердно закряхтел и начал извергать нескончаемую бумажную ленту с плотно набитым текстом, а миг спустя у двери павильона послышались шаги. Любители британской обуви преграждали Жоржу путь к бегству; один из них размахивал служебным удостоверением, второй отсвечивал полицейским значком. На заднем плане, по другую сторону торговой галереи, ясно видные на фоне витрины, закрашенной мелом, стояли Риперт и Бок; прислонясь к щиту «Сдается помещение», они со скучающим видом наблюдали снаружи за этой сценой. Жорж резко оттолкнул астролога и ринулся к маленькой двери в глубине павильона, которая распахнулась и тут же захлопнулась за ним. Он накинул на нее крючок изнутри и увидел, что стоит в каморке, где только и есть что стол со стулом, настенный календарь, пачки брошюр и писчей бумаги, красочная афиша с изображением лошади, плывущей через реку, и постер с Клодом Франсуа[36], приклеенный к обоям. Другого выхода из комнатки не было, а за той дверью, которую он запер, уже сильно нервничали. И тут он углядел как раз напротив двери, в стене, на высоте человеческого роста, нечто вроде люка, видимо, служившего когда-то для доставки товаров или еды, а ныне заложенного фанерным щитом, к которому были приколоты кнопками квитанции, памятки, три счета и две почтовые открытки — из Байонны и из Бандоля. В полном отчаянии Жорж стукнул кулаком в щит, который ответил безнадежным звуком, вдобавок еле слышным сквозь оглушительные удары в дверь. Однако против всякого ожидания щит вдруг исчез, а в образовавшейся пустоте возник по плечи человек, не то лысый, не то бритый: его голый череп украшала единственная, свисавшая набок прядь, словно веревочка, приклеенная к яйцу. Он был одет в классический зеленый тирольский костюм с белым пластиковым эдельвейсом на груди.

Человек невозмутимым знаком подозвал Жоржа и помог ему пролезть в люк. Затем он включил карманный фонарик, вернул щит на место, сделал еще один приглашающий знак, и Жорж зашагал следом за ним по туннелю, куда более узкому и тесному, чем все предыдущие коридоры; пол был покрыт таким толстым слоем пыли, что их ноги оставляли в ней глубокие следы. Жорж едва различал прядь на голове мужчины, которая покачивалась, словно перо, в такт его поступи гурона.

Наконец человек заговорил. Пыль приглушала его голос в тесном пространстве туннеля. Человека звали Дональд, а туннель был потайным — правда, уже далеко не таким потайным, как прежде, посетовал Дональд, — и верно служил людям во время войны: он сообщался, посредством многочисленных ответвлений, со всеми магазинчиками и служебными помещениями галереи, а кроме того, скрыто шел вдоль всего жилого квартала вплоть до улицы Берри, местами проходя даже через квартиры.

И впрямь, тридцатью метрами дальше Дональд вытащил отмычку, и они пробрались от одной потайной двери к другой через залитую солнцем кухню, где в одиночестве томилось на плите рагу; по пути они успели расслышать голос, кричавший в соседней комнате: «Робер, тебе пора!» Затем снова наступили мрак и безмолвие. Еще дальше они протиснулись опять-таки из двери в дверь, через стенной шкаф, где хранились метлы, и услышали другой голос, тоже кричавший, но по-испански, о любви к женщине. Снова мрак и безмолвие. Потом они вышли к какой-то приемной, где старая секретарша-машинистка клевала носом над справочником, явно не собираясь покидать помещение, — пришлось им решиться и пройти мимо нее на цыпочках, что не вызвало у нее ни малейшего удивления. Снова мрак и безмолвие. Следующий этап — ванная комната, не видевшая ремонта как минимум лет тридцать: сухой, окаменевший обмылок лежал на краю ванны, затянутой густой паутиной, на выщербленном плиточном полу кишели легионы тараканов, из крана свисала неподвижная струйка холодной воды, вероятно, служившая здешним паразитам чем-то вроде доказательства существования Бога. Снова мрак и безмолвие. И вдруг — какой контраст! — гостиная, набитая возбужденными, суетливыми, расхристанными людьми с бокалами в руках; они передавали друг другу бутылки под салют пробок от шампанского, и никто не обратил внимания на Дональда и Жоржа, когда те прошли по комнате и даже передвинули диван, на котором бурно веселилась группа гостей, — иначе было не добраться к двери, ведущей дальше в туннель. Снова мрак и безмолвие, потом архивы нотариуса, и детская, где царил кавардак, и приемная медсестры с полным набором пациентов, и наконец холодное солнце улицы Берри, где они пробрались между благоухающими букетами цветочной лавки к двум мопедам «Пежо» дымчато-голубого цвета, стоявшим на улице, у дверей.

Дональд снял антиугонные замки с мопедов, оседлал один из них, указал Жоржу на второй, и они начали пробиваться сквозь уличные пробки к развороту на Елисейских Полях, виляя между пыхтевшими у светофоров машинами. Дальше, возле площади Согласия, поток автомобилей почти иссяк, и они проскочили к Обелиску, который высился, подобно маяку, над рослыми раскидистыми деревьями, окаймлявшими широкую асфальтовую реку; воздушный поток взвивал и пронизывал их одежды. Лицо Дональда выражало бесстрастное спокойствие баварского апача. Жорж ехал за ним.

Промчавшись по правому берегу Сены до Ратуши, они обогнули ее и направились через Маре к церкви Сент-Амбруаз. За ней стоял жилой дом для людей среднего класса, окруженный низкой решеткой, к завиткам которой они и примкнули свои мопеды.

Затем поднялись на четвертый этаж. Квартира была распланирована на манер гребенки: длинный коридор, куда выходило множество комнат, все с одной стороны. В последней из них сидел за бокалом пенистого розового напитка дюжий человек. Дональд посторонился, пропуская вперед Жоржа. Коренастый встал.

— А, Кроконьян! — воскликнул Жорж. — Я почему-то так и думал, что увижу вас.

За прошедшее время Кроконьян сильно изменился.

Хотя, впрочем, не так уж и сильно. Просто его нынешняя внешность свидетельствовала о более заботливом отношении к себе: в одежде наметился определенный изыск, короткий бандитский ежик претерпел трудную парикмахерскую обработку — отсюда и возникало ощущение перемены. Шляпы на нем уже не было, но вкус к ярким краскам остался непоколебим: водолазка цвета «сомон» под синим пиджаком с муаровыми разводами и искрой, брюки из грубого лощеного холста и огненно-красные носки. Тяжелые башмаки из змеиной кожи стояли отдельно от ног. Все это облачение явно стоило очень дорого. Кроконьян не скупясь тратил краденые деньги.