Чероки - Жан Эшноз

Он коротко, не вдаваясь в детали, рассказал Жоржу, как ему удалось основать маленькое, но стабильное предприятие, вложив в него плоды своих первых набегов. Из его намеков Жорж сделал вывод, что экспроприация и перепродажа произведений искусства были важной составляющей этого дела, в котором Дональд являлся единственным компаньоном, первым акционером и второй боевой единицей.

Кроконьян приподнялся со стула, чтобы приготовить еще две порции пива с лимонадом. Попутно он сообщил, что узнал о неприятностях Жоржа, о том, что его разыскивают, что его преследуют, и направил своего талантливого компаньона Дональда по следам Жоржа; а теперь он намерен помочь Жоржу и весь к его услугам. Он ведь считает себя его должником с того самого вечера в ночном заведении — может, Жорж помнит?

— Ну конечно, — ответил Жорж. — А как мадам Дега?

Кроконьян потупил взор, уставившись на свои башмаки; его лицо побагровело, как спелый помидор. Дональд придвинулся к Жоржу и шепнул: «Смените пластинку».

— Хорошо, — сказал Жорж. — Мне нужно надежное место. Чтобы укрыться на несколько дней.

Кроконьян поразмыслил, затем ткнул пальцем в потолок: комната служанки, с железной кроватью, с некрашеным, но заляпанным красными чернилами деревянным столом, парочкой стульев эпохи Регентства и сильно поистершимся ковриком. Выходит во внутренний дворик, напротив — последний этаж соседнего дома, с двумя непроглядно грязными окнами, цинковой крышей и каминными трубами, увешанными антеннами, среди которых разгуливают стаи голубей.

— Прекрасно, — сказал Жорж. — Меня это вполне устроит.

— Тесновато будет, — извинился Дональд. — И, конечно, без телефона.

В этой каморке Жорж провел следующие три с половиной дня в полном бездействии. Каждое утро к его двери доставляли свежие газеты и свежую пищу, потом он спускался на четвертый этаж принять душ, а во второй половине дня общался короткое время с Дональдом и Кроконьяном, а иногда и с его коллегами, которым Кроконьян, видимо, кое-что рассказал про Жоржа Шава, ибо они почтительно взирали на него, зачарованно слушали, а сами заговаривали весьма робко. Дважды его хозяевам приходилось отлучаться на несколько часов; в этих случаях они оставляли Жоржу ключ от квартиры с инструкциями, прикрепленными скотчем к холодильнику. Оба раза они возвращались из своих экспедиций богатыми и счастливыми, с полными руками изысканной еды, редких вин, новых пластинок и картин в крафтовой обертке, которые разворачивали, которыми любовались.

Однако большей частью Жорж сидел у себя в полном одиночестве, читая, почесываясь, ловя какую-нибудь музыку в транзисторе Дональда. Иногда он выглядывал в окно и смотрел на голубей, иногда голуби смотрели на него. Они вприпрыжку бегали по крышам, среди карнизов, водосточных труб и слуховых окошек, подергивая головами при каждом шажке, внезапно скучиваясь для непонятных совместных действий, тут же бросаясь врассыпную при полном взаимном безразличии и неизменно пребывая в отвратительной праздности, которую Жорж никогда не подумал бы вменить в вину другим птицам. Иногда двое из них как бы случайно сходились, проявляли интерес друг к другу, долго терлись клювом о клюв в почти человеческом поцелуе, потом торопливо спаривались и сразу же после этого акта разлетались, часто даже в разные стороны, напоминая в своем тяжелом, неуверенном полете перегруженные бомбардировщики. Выглядели они довольно безобразно, отличались какими-то воровскими повадками и насчитывали в своих рядах немало инвалидов — одноногих, одноглазых, облезлых, с гноящимися ранками. Когда они поднимались в воздух, их крылья трещали и хлопали, точно картонные, — в общем, типичные порождения большого города, такие же бездушные, как он, такие же прожорливые, как крысы, идеально симметричные им, относительно поверхности земли — те же крысы, только что пернатые.

В раскрытое окно доносилось мало звуков: домашний скандал, приглушенный захлопнутой дверью, имя ребенка, которого звали домой или отчитывали, хлопки выбиваемого ковра, скрежет передвинутого мусорного бака, арпеджио невидимого трубача, бормотание окрестных приемников в часы семейных трапез, истошный крысиный визг в колодце двора. Все эти шумы сливались в единую симфонию и звучали в дремотном чреве дома слаженно, как по нотам, напоминая звуковое сопровождение старого французского фильма.

Прошло два дня, и Жорж понял, что это не жизнь. На третий день утром он объявил о своем уходе. Дюжий человек воспринял эту новость с угрюмым недоумением.

— Мне здесь очень-очень хорошо, — поспешил его заверить Жорж, — но это не решение проблемы. Кроме того, понимаешь, я ищу одну женщину — хочу ее снова увидеть и никак не могу найти. Нет смысла сидеть тут и ничего не делать.

— Дональд, — произнес Кроконьян.

— Дональд? — повторил Жорж. — То есть ты хочешь сказать, что он мог бы ее разыскать? И правда, ведь нашел же он меня.

Он написал на листке бумаги все, что ему было известно про Женни Вельтман, затем вручил этот листок трансальпийскому ирокезу, а затем послал его в редакцию одной из утренних газет с текстом короткого объявления, нацарапанного на обратной стороне того же листка и сообщавшего о рождении Пепито де Кампоэнья. Крестины младенца назначались на следующий день, в шестнадцать часов, сбор у левого портала Нотр-Дам.

На следующий день Жорж вышел из дома в пятнадцать часов сорок минут и взял на бульваре Вольтера такси, которое высадило его у левого бока Нотр-Дам, рядом с дверью, за которой узенькая винтовая лестница ведет наверх, к башням, изобильно разукрашенным козлами и единорогами, фениксами и сфинксами, чудищами пешими и чудищами на слонах, драконами, пожирающими друг друга, свирепыми орлами и омерзительными обезьянами. Отсюда, из-за парапета башен, Сена казалась темным ручейком, заключенным в каменные пределы, укрощенным и совершенно безвредным. Стоял будний день, и сезон не туристский, так что желающих выцарапывать свои инициалы на химерах почти не было. Жоржу не составило никакого труда засечь Фергюсона Гиббса, который справлял малую нужду возле аркбутана. Англичанин обернулся, расплылся в широкой улыбке и подошел к нему, застегивая ширинку.

— Я прочел ваше объявление! — торжествующе сказал он. — Как вы думаете, там, внизу, собрались какие-нибудь дурни на крещение Пепито?

Гиббс занимал виллу в три этажа, окруженную небольшим парком, в пятнадцати километрах к югу от Парижа, по направлению к Со. На вилле имелись: слуга-сенегалец, «Стейнвей» и два холста Пикабиа в холле. «Хотя я не так уж люблю Пикабиа, — извинился англичанин, — а вы?» Имелась здесь также и жена Гиббса, крайне пылкая, экспансивная рыжая особа с ярко-зелеными веками и ярко-красными губами. Жорж даже не представлял себе, что Гиббс может быть женат, а главное, что ему могла достаться такая супруга.

За ужином Этель Гиббс вытащила из Жоржа подробный отчет о его приключениях, потом разговор перешел на завещание Ферро.

— Я очень рассчитывал на вас, — напомнил англичанин. — Печально, что все сложилось так неудачно.

— В настоящий момент ситуация крайне сложная, — сказал Жорж, — эти типы буквально наступают мне на пятки.