Возвращение на Арвиндж - Александр Гергель

Но наступила весна и принесла с собой что-то новое. Пасмурным утром, придя на пост, он увидел, что у реки все изменилось. Сквозь туманную пелену глянули новые картинки, а вернее – новые цвета старых картин. Весь берег реки был затянут сиренево-лиловой дымкой. Краски были настолько нежными и едва различимыми в тумане, что казались миражом. Он вглядывался, все сильнее напрягая глаза. Туманная пелена стала спадать, а краски делались ярче и ярче. И вот уже лиловый цвет распался на розовые, бледно-коричневые, сиреневые, малиновые и еще какие-то неуловимые оттенки, для которых у него и названий-то не было. Олег глянул на деревья в соседнем саду и вдруг догадался что произошло – деревья ожили! То, что вчера еще было голыми пучками веток, сегодня стало живым, ломающим набухшие почки садом. Краски менялись буквально на глазах, насыщаясь цветом. И не было сил оторваться от этого зрелища. В сыром и очень прозрачном воздухе предметы виделись непривычно четко и резко, казались выписанными тоненькой кистью, словно сошли с японских миниатюр. Унылый и беспросветный горный пейзаж – камни и снег, надоевшие за зимние месяцы, – преображался, наливался цветом, оживал.

«Так вот ты какой, цветущий сад – Бахарак», – думал Олег, не в силах оторвать взгляд от этого буйства красок.

Все следующие дни он старался попадать на Четвертый пост, напрашивался на внеочередной караул, менялся сменами. Приходя, торопливо забирался на вышку и принимался оглядывать окрестности, жадно поедая глазами знакомый пейзаж, выискивая произошедшие за последние часы изменения. И каждый раз находил их. Дело было не в смене освещения (погода все эти дни оставалась дождливой); просто цвели сады-ы-ы… С каждым днем лиловая дымка расползалась все дальше, захватывая подножья гор, взбиралась на склоны, растворяя в себе одинокие, вскарабкавшиеся выше других домишки и дувалы. А в ближайших кишлаках у реки яркие краски начинали бледнеть, становились нежнее, приглушеннее, словно кто-то неведомый каждую ночь доливал в сады молоко. Только кое-где отдельные купы деревьев наполнялись густым розовым цветом, все больше оттеняя нежную белизну зарослей цветущей вишни. А мягкие, медленные дожди омывали новую красоту, подгоняя ее дать наслаждение уставшим от черно-белой зимы людям.

Пришла весна. Горная долина вокруг Крепости изменилась. Бурые склоны гор там и сям оживляли небольшие лоскуты зелени, сады у рек подернулись прозрачной зеленой дымкой молодой листвы. На одной из делянок у реки местный декханин погонял малорослых бычков, налегая на рукоятки древней деревянной сохи. В кишлаках, казавшихся зимой безлюдными и вымершими, чаще стали мелькать жители, зачастили прохожие на дорогах. По утрам к растяжным крикам муэдзина, с рассвета оглашавшим окрестности, прибавились трубные вопли ишаков, и далекое «Аллах акбар» перекрывалось неистовым «иии-а, иии-а», громогласным, как движок МИГа на форсаже.

Теперь Олег другими глазами смотрел на окружающую его дикую горную страну. Глядя на прекрасные цветущие сады Бадахшана, уже невозможно было воспринимать предстоящий год службы просто черным, страшным временем. В глубине души зарождалась уверенность в том, что не может случиться плохого, если тебя окружает такая красота. Беспросветный мрак впереди, несколько месяцев давивший на психику и парализующий волю, сменялся надеждой. Суровые горы с заваленными снегом склонами, всю зиму внушавшие почтительный страх, теперь, весной, не казались такими уж опасными, манили подняться к вершинам и взглянуть на долину сверху.

Он словно просыпался и выныривал из нудного кошмара, остановить который можно лишь усилием воли. Безысходность, безразличие к окружающим воздействиям и к собственной судьбе, постоянная вялая апатия от недосыпа, недоедания и зимнего бездействия уступали место новым жизненным силам. Почти потушенный прессингом старослужащих разум настойчиво взывал к пробуждению вместе с природой. Разумеется, Олег не мог облечь в слова происходящие в нем перемены, он просто ощущал непонятное пока внутренние движение и бессознательно следовал ему. Словно у новорожденного, открылись его глаза, и он жадно смотрел ими на мир, заново давая имена предметам, цветам и звукам.

И еще он задумался о людях, здесь живущих. Стало интересно, любуются ли они садами или даже не замечают их красоты в своих ежедневных тяжелых заботах. Он стал внимательнее вглядываться в местных жителей, иногда проходящих неподалеку от крепостных стен. Раньше, замотанные в свои непонятные покрывала, в резиновых галошах на босу ногу, они казались ему нелепыми нищими доходягами, из последних сил тянущими до тепла, чтобы испустить дух на ближайшем отогретом солнцем пригорке. Теперь же Олегу было любопытно: как, чем и зачем живут люди, защищать которых прислали его из далеких северных краев.

Природа повернулась от зимы к лету, а Олег почувствовал, что вплотную приблизился к повороту жизни и судьбы. Почувствовал, что кончилась нудная зимняя спячка, что с приходом весны начнутся боевые действия, в которых им, вчерашним бестолковым молодым солдатам, придется действовать на равных с опытными старослужащими. Вскоре станет ясно, кто чего стоит. И он захотел стоить не меньше других. В нем просыпался азарт. Как перед стартом, когда перед тобой раскинулась водная гладь бассейна, а рядом, на соседних тумбочках, изготовились к прыжку друзья-соперники, и через секунду предстоит сразиться с ними и доказать, что ты лучше (или уж по крайней мере не хуже) их одолеешь дистанцию.

А над долиной, затерянной в бесконечных горах Бадахшана, плыла весна, наполняя сады щебетом птиц и запахами цветов. Ни Олег, ни его друзья еще не представляли себе, что выпадет на их долю летом. Однако, вместе с меняющейся природой уже начала меняться их жизнь. Подходил к концу первый год службы.

Привычка орать «Уезжаю!» и разносить вдребезги кубрик перед выходом на боевые появилась у Коли месяца за четыре до дембеля. Несмотря на зверскую рожу, с которой он врывался в помещение, сам процесс погрома производился беззлобно, немного наигранно и как бы в шутку. А потому даже молодые солдаты, моющие пол, не пугались, а выставляли цинк* с водой на середину, чтобы Коля с размаху поддал его ногой. Ведь чтобы вымыть пол в кубрике, нужно было вылить на него два – три цинка, а потом собрать эту воду тряпками, так что Колпакам в этом смысле было все равно, как эту воду лить. Ну, а если старшему механику охота самому опростать на пол цинк с водой, почему бы не дать ему такой возможности?

Будучи старшим механиком роты, Коля отправлялся на боевые лишь изредка, в самом крайнем случае. За полгода, что он провел на должности, такое случалось не больше четырех-пяти раз, но зато каждый был обставлен основательно. Услышав, что назначен на бронегруппу, Коля начинал загадочно улыбаться, но быстро сгонял улыбку и сохранял лицо серьезным до самого конца развода. После перекура группа дедов Первой роты направлялась в кубрик, и Коля, еще не дойдя до дверей, начинал ненатуральным, зычным голосом орать:

– Уезжаю! Эй, колпаки, все слышали? Уезжаю!!!

Это был условный сигнал. Заслышав его, дежурные уборщики должны были спрятаться в проходах между койками, оставив цинк с водой на проходе.

Вход в кубрик располагался в колпацком углу, возле печки, на которой обычно стояла какая-нибудь кухонная утварь – сковорода, бачок от десятилитрового армейского термоса, пара-тройка пустых кружек. Первым делом Коля ворошил эту посуду, так что кружки летели на пол. Убедившись, что бачок пуст, он с грохотом опрокидывал его на металлический лист жаровни или просто двигал, если в бачке оставался с обеда чай или компот. Потом вместе с друзьями Коля направлялся в дембельский угол. Проходя вдоль торцов десятка двухъярусных коек, Коля останавливался возле каждой, с силой встряхивал шаткое сооружение, так что скрипели все пружины, и надрывно блажил: