Призраки осени - Юрий Некрасов

«Ты моими играешь?!» – ужаснулся Винни, глядя, как отец скручивает из волос новые струны.

«Я – обоснованная сволочь, – с гордостью признался папаша. – Ты всегда хотел подражать мне. Даже твоя первая девка сначала была со мной».

По подвалу вновь прокатился гул. Стены разодрало паутиной трещин. Винни видел, как дети кричат в эти разломы, но дыры слишком узки, а значит, не выберется никто.

«Сзади!» – усмехнулся старик, кто-то схватил Винни за шкирку и встряхнул, как обгадившегося кутенка.

«Ты слез с карусели!» – весело предупредил падре и влепил ему затрещину.

Священник был страшен.

– Проснись! – орал он. – Проснись же!!!

Туман хлестал Винни по щекам, обдирал до крови его руки и не обращал ни малейшего внимания на призрака. Остальные мертвецы толпились на лестнице. Ужас заставлял их светиться.

– Дай я! – рявкнул святоша на туман, и тот отступил, расплескался об пол. Тараканы метались по подвалу, отравленные общей паникой. Дом трясло, как при бомбежке. Священник взвалил Винни на плечо и взлетел по лестнице. Призраки, не успевшие расступиться, попадали. Неуклюжие кегли в загробном боулинге.

Первый этаж был изуродован. На месте гостиной зияла дыра. Крыша смыкалась с полом тонкими полосами дранки. Священник швырнул Винни на вздыбившийся паркет и отшатнулся к несущей стене, сунул руку в невесть как уцелевшее зеркало, выдернул что-то и бросил к ногам Винни. На полу крутился револьвер. Призрак сморщился. Рука дымилась, почернела и истончилась.

– Спасай нас! – зарычал священник, но мольбы в его голосе было больше, чем приказа.

Винни подобрал ствол. Пошатываясь, поднялся. В спину ему ударил рев приближающегося зверя. Винни прыгнул. Курок сорвался. Пуля ушла по коридору.

Дом застонал, как раб под плетью. Крыша надорвалась и рухнула. С пулеметным треском лопались перекрытия. Пыль чувствовала себя королевой сущего и встряхивала огромными слоистыми кринолинами. Яркие фары бульдозера выдавали его стоянку.

– Винсент Таф, – заскрипел песком на зубах Винни, вспоминая. – Рональд Таф!

После чего не сделал ни единого лишнего движения.

Задняя дверь. Винни придерживает ее, чтобы не скрипнула. Сотня шагов вокруг дома. Винни кривится. Дом еще стоит. Раненый офицер перед строем врага. Бульдозер сдает назад. Машина полна уверенности. Водитель похож на беса над рычагами.

Ускориться. Догнать. Схватиться за лесенку. Девять ступеней. Стекло!

Окно бульдозера разлетелось вдребезги. Осколок вспорол щеку водителя. Тот ударил по тормозам и вскрикнул от неожиданности. Заозирался. Винни дождался, пока увидит его глаза, и спустил курок.

– Один-один, – подвел итог Винни и с удовлетворением услышал далекую сирену.

Джереми Тангейзер продал человечество не задаром.

Ему предложили хорошие условия. Деньги. Защиту. Здоровье. Коронный дуплет healthy-wealthy. Великая мирская Мечта.

Забыли сообщить о главном – платить по условиям кредита полагалось его детям. До последнего прямого потомка. Да и было ли ему тогда дел, обсуждать условия?

Лорд Тангейзер обладал безупречной фигурой и столь же выдающимся голосом. Ни один прием не обходился без его выступлений. Джереми пел под фортепиано. Его постоянной аккомпаниаторшей была Маргери Диллиндж – скромная, честная и скучная особа. Последнее качество страховало ее от неизбежных поползновений лорда. Тот был чрезвычайно охочь до девичьих прелестей. И даже немыслимая талия Маргери не пробуждала в нем огня.

Выращенный в кротости и смирении, застегнутый на все пуговицы, пропитавшийся, казалось, пресным морковным супом по четвергам и пустым омлетом по субботам, лорд Тангейзер праздновал похороны родителей чуть ли не как величайшую победу в истории. Они сгорели вместе с фамильным особняком. И вместе с ними ушел порядок и строгая, близкая к жестокости дисциплина.

Наследство пахло свободой!

Но та редко дарит счастливчикам все, о чем они мечтаюти.

Похороны съели треть денег.

Джереми трижды пересмотрел бумаги и проклял Небеса хорошо поставленным тенором. Фамильный особняк представлял наибольшую ценность. До пожара. Сумма в банке позволяла старикам догрызать свой век, экономя и держа карман на замке. Только теперь юный лорд узнал причину фамильной скупости.

Денег хватило на год.

Неделю Джереми пытался что-то придумать. Еще месяц скитался по друзьям и всем, кто был рад его видеть. Домашние обеды позволяли как-то продержаться на плаву. Лорд похудел. Его голос дрожал от вожделения. Это чувство не приходилось подделывать – Тангейзер страстно желал: денег, женщин и ужин. Главным ужасом стало ложиться спать голодным.

Его звали петь в театре.

Лорд любезно согласился… и со свистом вылетел после пятого опоздания на репетицию. Кроме того, обе примы познакомились с содержимым его бриджей и, узнав об амурной конкуренции друг с другом – Джереми не особо таился, зачем?! – всерьез взялись за директора оперы.

Спустя год лорд Тангейзер убил бы за сытую неделю.

Так ему казалось.

Случай расставил фигуры по доске.

Те немногие друзья, что остались еще у нищего лорда, по-прежнему с удовольствием звали его голос на свои вечера. Правда, теперь это были тесные, пропитанные табачным дымом и крепким духом виски бары. Здесь пели совсем иные песни. Соль и срам.

Обычно ему подбрякивал на пианино синий от татуировок и выпивки ирландец. Когда его невозможно было вынуть из запоя, худой тип с Юга фальшиво бренчал на гитаре. Лорд ненавидел такие вечера.

Виски распахнул объятия для Джереми Тангейзера.

Он упал на дно стакана и озирался в недоумении – утонуть сейчас или потрепыхаться.

Певец по-прежнему привлекал женщин. Теперь это была осетрина крайней свежести: вываленные из декольте, увядшие, но заметные еще груди, припухлые кривые рты с размазавшейся маской поцелуев, запах пота и дешевых духов. Лорд отведал немало сомнительных бутонов страсти. Не брать их оказалось невмоготу. Но и ждать чего-то – тоже.

– Я слышал, у вас контратенор?

Джереми раздраженно повернулся к умнику. Лорду надоели шутки про кастратов.

Лицо мужчины было открытым и не содержало даже намека на издевку. Простоватые, будто размытые по лицу черты, заштопанная одежда. Человек напоминал мастерового, но вовсе не знатока вокала. Незнакомец ерзал на высоком табурете и чувствовал себя явно не в своей тарелке.

– Держите от «до» малой октавы до «ми» второй? – тщательно проговорил он явную для себя бессмыслицу.