Архив потерянных детей - Валерия Луиселли

сводить детей в Музей НЛО, это жуть как интересно и будет ему наградой за мужество «настоящего мужчины», с каким он держится, невзирая на боль и угрозу смертельной опасности. Мы торопливо бормочем: да-да, конечно, спасибо вам – и быстро уруливаем в синевато-зеленоватые сумерки.

Мы мчимся вперед во всю прыть мотора, мальчика постепенно отпускает боль от укуса, а из нашего сознания выветриваются тревоги, что мальчик мог получить легкую интоксикацию ядом этих не в меру прытких пчел, и вскоре дети уже дружно вымогают у нас обещание сходить в Музей НЛО, и какая разница, что мальчишкино приключение позади и кончилось вполне себе неплохо. Нас же так мучает родительская вина, что мы тут же обещаем: да-да, конечно, сводим вас в музей, мы говорим о музее, рассказываем им, сколько всего интересного их там ожидает, пока дети не засыпают, и дальше мы в молчании мчимся под опускающимся пологом ночи, пока не находим парковочное место перед мотелем на въезде в Лотон. Мы на руках выносим детей из машины, заносим в комнату, укладываем на кровать, а потом валимся на нашу и впервые за много месяцев засыпаем в объятиях друг друга, прижавшись друг к другу во всем, что на нас надето, включая обувь.

ПЛЕННИКИ

Это было в 1830 году, начинает он рассказывать детям, когда на следующее утро мы ждем своей очереди в кафе «Данкин Донатс» в Лотоне. Президентом Соединенных Штатов в то время был Эндрю Джексон, и это он провел через Конгресс закон под названием «Закон о переселении индейцев». Мы возвращаемся в машину с пончиками, кофе и молоком, и я изучаю на нашей карте Оклахому в поисках маршрутов к форту Стилл, где похоронены Джеронимо и другие последние апачи. Отсюда до кладбища военнопленных в форте Стилл нам ехать от силы полчаса.

Джеронимо и его отряд последними покорились белоглазым и их «Закону о переселении индейцев», говорит мой муж детям. Не стану прерывать его и высказываться вслух, что слово «переселение» и по сей день употребляется как эвфемизм для «депортации». Я где-то читала, хотя не помню где, что «переселение» по отношению к «депортации» – это то же, что секс по отношению к изнасилованию. Когда «нелегального» иммигранта в наши дни депортируют, в письменной истории он значится «переселенным». Я достаю из бардачка свой диктофон и втайне от остальных начинаю записывать мужа. Его рассказы напрямую не связаны с моей темой, но чем больше я слушаю, как он рассказывает о прошлом этой страны, тем сильнее у меня впечатление, что он рассказывает о ее настоящем.

Джеронимо и его люди сдались в Каньоне Скелета, продолжает муж. Это поблизости от Кочис Стронгхолд, куда мы приедем в конце нашей поездки. Перед окончательной сдачей в 1886 году у Джеронимо в отряде оставалось всего пятнадцать мужчин, девять женщин, трое детей и сам Джеронимо. Генерал Майлз и его люди рассыпались цепью по пустыне вокруг Каньона Скелета и погнали отряд Джеронимо, точно баранов блеющих на корабль черный тащили. Их гнали на север миль на девяносто или даже сто к форту Боуи, сейчас там одни развалины, а расположен он между Дос Кабесас и горами Чирикауа, совсем рядом с Каньоном Эха.

Это где жили Воины-орлы? – прерывает его мальчик.

Точно так, подтверждает его отец.

Затем они прошли еще двадцать или около того миль до городка Боуи, говорит он детям, которые, вероятно, уже немного запутались в географии. И там, в Боуи, Джеронимо и его людей запихали в железнодорожный вагон и услали на восток за тридевять земель от всего и всех, во Флориду. А через несколько лет снова запихали в поезд и отправили в форт Стилл, где в следующие годы большинство их медленно умирали. Там и похоронены последние из чирикауа, на кладбище, куда мы сейчас едем.

Мы проезжаем пустую парковку при супермаркете «Таргет», заколоченный придорожный ресторанчик, два центра неотложной помощи, расположенные один сразу за другим, рекламный щит с объявлением об оружейной выставке, потом фонарный столб, возле которого пожилая пара с маленькой девчушкой продают щенков.

Вы меня слушаете, дети? – спрашивает муж, останавливаясь на красный свет.

Да, па, отвечает мальчик.

Па-а-а? – вопросительно тянет девочка. Можно я тоже что-то скажу?

И что же?

Я только хочу сказать, что мне уже надоедают твои истории про апачей, только без обид, па, ничего личного.

Ладно, говорит он, улыбаясь. Принято, никаких обид.

Я хочу еще послушать, па, говорит мальчик.

Войну вели, продолжает его отец, чтобы полностью истребить противника. Они были очень жестокими, очень кровавыми, те войны. Апачи говорили: «Мы теперь вступили на тропу войны».

Но они же воевали ради мести, правда же, па? Не бывало же, чтобы за просто так, без причины?

Верно. Только ради мести, всегда.

На следующем съезде поверни налево, вмешиваюсь я.

Что-то меня трясет, говорит мне муж. Хотя непонятно, говорит он, то ли от кофе из «Данкен Донатса», то ли чисто от возбуждения. Потом продолжает рассказ. Когда кто-то из великих вождей объявлял белоглазым войну, Викторио, например, Кочис или Мангас Колорадас, воины из всех родов апачей собирались в одно войско. И уже общими силами нападали на города и подчистую их уничтожали.

Нет, ты посмотри, как меня всего трясет, тихо повторяет он мне.

И правда, его руки на руле немного дрожат. Но он продолжает свой рассказ.

А когда они собирались пограбить, меняли стратегию и действовали немного иначе. На грабежи отряжали только семерых-восьмерых воинов, самых лучших, и всегда верхом. Они врывались на ранчо и угоняли коров, забирали зерно, виски и детей. В особенности виски и детей.

Они забирали детей? – спрашивает девочка.

Да, имели такое обыкновение.

Четверть мили, шепчу я, туда-сюда перебегая глазами с карты на дорожные указатели.

А что они делали с этими детьми? – спрашивает мальчик.

Иногда убивали. Но если у кого обнаруживалась особая сноровка или они чем-то показывали, что из них могут получиться доблестные воины, тех щадили. Их оставляли на воспитание, и они со временем становились членами племени.

И они что, даже не пытались сбежать? – спрашивает мальчик.

Бывало, что пытались. Но чаще всего новая жизнь с новой родней им нравилась куда как больше, чем прежняя.

Как так? Почему?

Потому что в те далекие времена жизнь у детей была совсем не такая, как в наше время. Дети с утра до ночи трудились на ферме, вечно ходили голодные, и времени на игры у них не оставалось. У апачей им тоже жилось не ахти как легко, зато куда интереснее. Они скакали верхом, охотились, участвовали в обрядах. Их воспитывали и делали из них воинов. А на родительской ферме они что делали? С утра до ночи гнули спину в поле и ходили за скотиной, и так изо дня в день, все время одно и то же. Даже когда болели.

Я бы точно остался у апачей, заявляет после короткого раздумья мальчик.

А я как же? – спрашивает девочка.

И тут же сама себе отвечает:

Да, я тоже. Я по любому буду с тобой, говорит она своему брату.

Мы подъезжаем к воротам военной базы. Мы-то всегда думали, что она называется форт Стилл, но теперь видим табличку на воротах:

Добро пожаловать в форт Силл, вслух читает мальчик. Форт называется Силл, па, а не Стилл. Нужно произносить без «т». Ты должен правильно записать название в твою коллекцию эха.

Какая жалость, хмыкает его отец. Форт Стилл[70] кладбищу подошло бы гораздо лучше.

Пропускной пункт, читает мальчик.

И тут же спрашивает:

Зачем здесь пропускной пункт?

А как же, отвечает ему его отец. Мы ведь попадем в расположение армии Соединенных Штатов.

При мысли, что мы сейчас окажемся на территории военных, мне становится не по себе. Точно я повинна в военных преступлениях. Мы опускаем в машине стекла, и часовой, совсем еще зеленый юнец, ему, наверное, и двадцати-то нет, просит нас предъявить удостоверения личности. Мы передаем ему документы – я свой паспорт, муж водительское удостоверение, – и часовой привычно просматривает их, не выказывая особого интереса. Когда мы просим показать нам дорогу к могиле Джеронимо, он в первый раз поднимает на нас глаза и приятно улыбается, видимо позабавленный нашим вопросом.

К надгробию Джеронимо? Так это вам дальше, езжайте не сворачивая по Рандольф, вот по этой дороге, прямо до Кинетт.

Квинтет?

Ага, прямо до Кинетт, а там направо. Увидите указатели со словом «Джеронимо», по ним и езжайте.

Как только мы поднимаем стекла и едем дальше по Рандольф-стрит, мальчик спрашивает:

А тот парень апачи?

Может быть, говорю я.

Нет, вступает девочка. Он говорит как мама, стало быть, он не может быть апачи.

Мы следуем его указаниям – по Рандольф, затем по Кинетт, – но не видим никаких указателей