Жизнь без спроса - Саша Канес

– Почему ты никого не позвала?

Я бросила взгляд на мамин телефон, лежавший на тумбочке возле кровати. Разумеется, он был, как всегда, выключен!

– Почему ты не позвонила мне на мобильник? Почему твой телефон выключен?

– Прекрати!.. – прошептала мама. – Ты же знаешь: я не привыкла никого беспокоить! И тебя… тоже! Я знаю эту комнату давно… я рада, что я сюда вернулась… отсюда всё…

– Мама! Ты бредишь! Ты впервые в этом санатории! Куда ты вернулась? У тебя жар!

Увидев, что творится, Зоя выскочила наружу и бросилась вызывать врача. Через пятнадцать минут она вернулась, таща за собой взволнованную старушку в белом халате с фонендоскопом на шее. К тому моменту я уже не могла ни говорить, ни действовать – я могла только плакать. Вот я и плакала, сидя на единственном колченогом стуле, едва помещавшемся между кроватью и крашенным масляной краской подоконником.

Врачиха немедленно диагностировала у мамы двустороннюю пневмонию. Она категорически отказалась от попыток лечить ее в санатории и сама вызвала «неотложку».

Через два часа мама уже лежала в шестиместной палате терапевтического отделения местной больницы. Была суббота, и мне удалось пообщаться только с дежурным врачом. Мне повезло, он оказался очень приятным молодым и общительным парнем. Врач успокоил меня, назначил маме курс антибиотиков и дал номер своего мобильного. Разумеется, мы договорились, что колоть будут не то старье, что имеется в отделении, а современный, дорогой и, главное, эффективный препарат, за которым я понеслась в центральную аптеку. Слава богу, что та работала. Кроме ампул, я накупила кучу минеральной воды, соков и фруктов. Разумеется, всю еду и питье я приперла в расчете не на одну маму, а на всю шестиместную палату – иначе не было никаких шансов, что она что-нибудь выпьет или съест.

В восемь вечера я оставила засыпавшую после укола маму и направилась искать себе номер в гостинице. Перед уходом я наклонилась к маме, чтобы ее поцеловать, и не вытерпела, задала ей тот вопрос, который мучил меня всю жизнь и ради которого я, собственно, и сорвалась из дома:

– Мама! Скажи мне: все-таки зачем ты вышла замуж за папу? На кой он тебе был нужен?!

– Нельзя так говорить! Нельзя так, Аня… – прошептала она в ответ, но потом, к моему удивлению, добавила: – Я тебе объясню все… потом… он… может быть, спас меня… и он все-таки твой отец…

В ее тихих словах я уловила тень понимания. Хотя, быть может, это только мне показалось, подумала я. И впрямь: кого такое убожество, как «Борюсь», вообще может спасти?

Не без труда удалось снять безумно дорогой номер в гостинице в самом центре города. Кредитки там не принимали, и пришлось выскрести из кошелька почти всю оставшуюся наличность.

Но переночевать в Коломне мне была не судьба. Кошмарный день еще не закончился.

Едва я успела войти в номер, как зазвонил мой мобильник. Увидев, что звонок с Машиного номера, я обрадовалась (наконец-то!) и радостно ответила. Но голоса дочери не услышала. Незнакомый мужчина косноязычно сообщил мне, что Маша еще вчера ушла на погружение, но на поверхность так и не поднялась.

Из-за революции все чартеры в Египет отменили, и пришлось лететь вначале до Тель-Авива. Слава богу, виза в Израиль больше не требуется. Оставив маму в больнице, я помчалась прямо в Домодедово, но вылететь в Тель-Авив смогла только днем. Поскольку самолет из Москвы задержали на целых четыре часа, я не успела на последний вечерний рейс из аэропорта Бен-Гурион в Эйлат и пять часов добиралась до египетской границы на машине.

Еще не рассвело, когда я прошла контроль в Табе, но осознала, что нахожусь на египетской земле, только после того как меня окружила толпа арабов-таксистов. Водители взволнованно встречали каждого из немногочисленных пассажиров, просачивавшихся наружу из зала таможенного досмотра. Усатые дядьки экспансивно переговаривались друг с другом, но, в отличие от московских бомбил, все же сумели организовать некое подобие очереди. В связи с революционными событиями работы у них почти не было – все таксисты с завистью проводили взглядами того, самого первого из очереди, которого я наняла.

– Куда поедет мадам? – спросил водитель по-английски, усаживая меня в новенький желтый микроавтобус.

– Как тебя зовут?

– Ахмед! Меня зовут Ахмед, – ответил он и повторил свой вопрос: – Куда поедет мадам?

– Мадам не знает! Поехали вниз, на юг. Пока так. Потом решим.

Ахмед пожал плечами и широко улыбнулся. Он был явно рад, что наконец заполучил клиента, пусть даже странного. Мы выехали со стоянки и сразу же оказались на шоссе, ведущем к Шарм-эль-Шейху. В Дахаб едут по той же дороге, но Дахаб ближе.

– Мадам правильно решила сейчас приехать отдыхать. В Синае никакой революции нет. Бояться нечего, здесь спокойно. Все уезжают, никто не приезжает. Очень пусто, очень дешево. Очень-очень дешево! Те, которые не уезжают, очень радуются. Я обычно по сто пятьдесят долларов беру до Дахаба, а вам поездка обойдется только в сто.

Я знала, что восемьдесят долларов и до революции были справедливой ценой за поездку из Табы в Шарм-эль-Шейх, но ничего не сказала. Мне было все равно.

– Лучше отдыха, чем сейчас, у вас никогда не было и не будет! – не смолкал Ахмед.

– Я не отдыхать еду.

– А зачем?

Отвечать не стала.

– Понимаю, вы едете работать, – он покивал головой. – Я тоже здесь работаю. Дом у меня в Каире, точнее, в Гизе. У меня со двора пирамиды видно. А какой отель вам забронировали? Где? В Шарм-эль-Шейхе, наверное?

– Мне не бронировали отель… Может быть, вы знаете, где можно остановиться без предварительного заказа.

– Сейчас везде можно остановиться. Очень дешево. Туристы разъехались. Тем, кто остался, хорошо. Хорошо и дешево. – Он вынул из кармана телефон. – Я сейчас договорюсь. Вам на сколько дней?

– Подождите звонить. Я не знаю, сколько пробуду. И не знаю, где остановлюсь – в Дахабе или в Шарм-эль-Шейхе. Но сейчас мы точно едем в Дахаб.

– Хорошо, мадам! Но, если мы будем заезжать и задерживаться, то…

– Я буду платить вам по триста долларов за каждый день, что пробуду на Синае. Вы поняли меня, Ахмед?

Мой водитель приложил нечеловеческие усилия для того, чтобы не показать, до какой степени он счастлив.

Небо слева от машины начало светлеть. До Дахаба оставалось семьдесят километров. Разговаривать с Ахмедом было не о чем, и моя бедная голова продолжила трещать от потока одних и тех же ужасных мыслей. Мозг разрушался от осознания свершившейся катастрофы:

«Да будет проклят этот день! О если бы я могла сделать так, чтобы он никогда не настал! Но я, конечно же, этого сделать не могу – часы пробили, взошло яркое летнее солнце, и сердце мое не может смириться с тем, что совсем уже скоро настанет тихий мирный вечер и придет новая ночь… ночь, которую я опять не знаю, как пережить!