Жизнь без спроса - Саша Канес

Парень протянул мне бокс. На дне деревянной коробки находилась хорошо знакомая темно-зеленая Машина сумочка с лежащим внутри солнцезащитным кремом и какой-то еще нехитрой косметикой. Отдельно валялись разрядившийся мобильный телефон и большой кожаный кошелек. В кошельке я обнаружила заграничный паспорт и еще какие-то чеки и малозначащие бумажки.

Парнишка протянул мне помятый, начинающий желтеть слип, отпечатанный на кассовом аппарате.

– Это на четыреста египетских фунтов. Два погружения. Она забыла подписать, мадам… Я не проследил… Меня очень ругали! – вздыхал юноша. – Мы думали, она вернется и подпишет. А вот как нехорошо получилось. Теперь деньги придется возвращать. Их вычтут с меня. Хозяин вычтет.

Я вынула из кармана стодолларовую банкноту и протянула ему.

– Держи!

– О, спасибо, мадам! Я так вам сочувствую, мадам!

– Кто ей выдавал оборудование?

– Я, мадам!

– Я знаю, что моя дочь только начала учиться. Какую карточку она предъявила? У нее же не было сертификата «PADI».

– Был, мадам! Временный, мадам!

Он показал мне на не замеченную мною раньше серенькую картонку, торчавшую в кошельке рядом с паспортом. Совсем забыла: по окончании курса ученик получает временное картонное удостоверение, действующее три месяца до получения постоянной пластиковой карты с фотографией.

Я взяла в руки картонный прямоугольник. Все, как и должно быть: «Maria Yartseva Advanced Open water diver». Ниже – день рождения и дата экзамена. На курс ушло десять дней со дня прибытия. Угораздило ее поехать сюда за два дня до революции! Маша специально сдала досрочно сессию, чтобы полтора месяца учиться, получить этот «продвинутый» сертификат.

– Училась она тоже у вас?

Парень отрицательно замотал головой:

– Нет, мадам!

Он ткнул пальцем в название школы, отпечатанное на временном сертификате: «Queen Tamara».

– Русские?

– Да, мадам, хозяин русский!

– А почему она вдруг у вас решила погружаться? Почему не в своей школе и не со своим инструктором?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Но, думаю, она встретилась и подружилась с кем-то в «Маяке» и захотела днем с ними погружаться.

– Что такое «Маяк»?

– «Маяк» – это такое место, где живут, мадам.

– Гостиница?

– Нет… то есть не совсем, мадам. Хостел. Там ночь стоит двадцать египетских фунтов. Это бывшая казарма. Теперь там живет молодежь, которой все равно, где спать. Они ночью песни поют… по-русски, мадам!

Маша по приезде сообщила мне, что нашла молодежный недорогой хостел без телефона в номере, зато с душем. Я не выясняла детали, так как при наличии мобильного телефона мы и так всегда оставались на связи. Признаться, я не представляла, что моя дочка могла останавливаться в отеле за четыре доллара. Она никогда не была транжирой, но, несомненно, нуждалась в чистоте и минимальном комфорте.

– Где этот «Маяк»? Далеко?

– Прямо через площадь, мадам. Налево за угол и напротив. Если она там жила, то там, может быть, остались вещи. Вы спросите, там все знают всех. А хозяина теперь долго не будет, и все русские инструкторы тоже уехали. Тот инструктор, что тогда вел группу, он из Киева. Он, после того как рапорт в полицию сдали, сразу уехал.

– Разумеется. – Мне оставалось лишь грустно усмехнуться.

– Вам здесь некого о чем-то спрашивать, мадам…

– Это я уже поняла… пойду в «Маяк»…

– И еще… одно…

– Что еще?

– Мне очень неудобно, мадам… Но она взяла в аренду новый костюм, весь новый комплект, итальянский, мадам… очень дорогой… и алюминиевый баллон…

Меня передернуло:

– Не морочьте мне голову, все оборудование застраховано.

– Да, конечно, мадам, простите… – испуганно ретировался парень. – Просто сейчас такие события в Египте… Никто не знает, как поведут себя страховые фирмы.

– Не сомневаюсь, вы разберетесь со своими проблемами.

– Да-да, еще раз простите… я очень сочувствую вам, мадам!

Не подходя к Ахмеду, я по указанному маршруту перешла маленькую пыльную площадь, на которой мы уже стояли утром, и оказалась перед большими грязными воротами. «Light house» – было написано красной масляной краской на облупленной серой штукатурке. Чуть ниже добавили черной краской, уже по-русски: «Гостиница «Маяк». И чуть ниже еще: «Русский клуб. Хочешь – живи, как человек, а не хочешь – иди на х…!»

Я вспомнила, что слышала об этой юдоли скромности и аскетизма от одного знакомого дайвера по имени Вова и по прозвищу Борода. Это подобие постоялого двора было возведено в ранг отеля неким бедуинским кланом, унаследовавшим оную убогую недвижимость от израильской армии. Израильтянам здание служило казармой. Как гласит предание, возвели эту казарму еще задолго до израильтян древние набатейцы, но быстро оставили ее, повесив предварительно на воротах проворовавшегося строителя-подрядчика. Тот позволил себе сверх меры нажиться на простых набатейских военнослужащих. Единственное достоинство отеля – дешевизна. Даже в лучшие времена цена «номера» в нем не превышала ста баксов в месяц.

Никакого административного помещения мне вообще найти не удалось. Двухэтажный барак, разбитый на комнатки-конурки, образовывал подкову. Во внутреннем дворике располагалась кухня и что-то типа общей столовой, обставленной грязными пластмассовыми столиками, топчанами и пыльными бедуинскими ковриками.

На одном из ковриков, скрючившись, спал бомжеватый тип. Из-под зеленой вязаной лыжной шапочки, полностью скрывшей лицо, выбивались седые лохмы. Кроме шапки, на нем имелись свитер и шерстяные носки. Штаны отсутствовали, а некогда белые трусы были позорно мокры. Воняло. Напротив типа на циновке в позе лотоса восседал молодой человек со спутанной и немытой растаманской шевелюрой. Он прихлебывал из большой стеклянной чашки мутную бурду. От бурды шел пар, пахнущий дрянным растворимым кофе. Растаман, не отрываясь, смотрел куда-то сквозь дедка. Похоже, медитировал.

– Простите, – обратилась я к нему. – Вы не подскажете, где здесь ресепшн… или кто-то из администрации?

– Хотите комнату посмотреть? – бабьим голоском спросил меня молодой человек, не отрывая всепрощающего взора от мокрых трусов старшего товарища.

– Нет… мне нужно… в общем, я мать девушки, которую здесь, может быть, кто-то знал… Она…

– Ленка, что ли?

– Нет, не Лена.

– Господи! А кто же тогда, если не Ленка… Ленку-то все знают…

– Маша… Мария Ярцева. Я ее мать. Вы знаете что-нибудь?

Растаман поднялся, поставил чашку на коврик и, пошатываясь, подошел к спавшему. Наклонившись к его голове, заорал:

– Хоккеич! Вставай, Хоккеич!