Чужое имя. Тайна королевского приюта для детей - Джастин Коуэн

Я страшилась этого ежегодного ритуала: поиск идеальной открытки на День матери, которая заслужит неподдельное одобрение моей родительницы. Я часами раздумывала над выбором и переминалась с ноги на ногу, откладывая в сторону открытки, которые выглядели слишком сентиментально.

Подарки, даже тщательно отобранные, были еще более сложным делом. Что бы я ни привозила своей матери, это подлежало основательному осмотру. Иногда она их переворачивала, пока искала этикетку, и всегда находила что-нибудь разочаровывающее. Мать не всегда говорила, что ей не нравится мой подарок, но я это видела по выражению ее лица.

Позднее, когда я оглядывалась на десятилетия праздников и дней рождения, на подарки, которые остались неиспользованными или были отданы на благотворительность, задавалась вопросом, не могла ли я каждый раз ошибаться. Вероятно, та скука, которую я видела в глазах матери, не была разочарованием. Может быть, ей просто было слишком больно принимать подарок близко к сердцу и ценить его, поскольку он в любой момент мог ускользнуть из ее рук и исчезнуть навсегда. То, как она лихорадочно поглощала шоколадки, прежде чем они могли быть отняты у нее, предстало передо мной в совсем ином свете.

Я не знаю, что сказали Дороти, когда она впервые получила подарок от таинственного незнакомца. Посылки приходили один-два раза в год, неожиданно или на Рождество, иногда на ее день рождения. Определительные метки всегда были убраны. Иногда подарки были простыми: кукла, игрушка, моток пряжи. Иногда они были экстравагантными: причудливо вышитая вязаная сумочка с деревянными ручками, изящная брошь или ее любимая «маленькая черно-белая резная шкатулка из слоновой кости в виде пингвина, которая раскручивалась посередине. Примерно два с половиной дюйма высотой. Его глаза были рубиновыми: два настоящих рубина».

Уже в зрелом возрасте, когда лишь детские воспоминания могли направлять ее, моя мать пребывала в убеждении, что рубины были настоящими – темно-красными, сверкавшими при свете ламп.

Единственными знакомыми людьми для Дороти за коваными железными воротами, охранявшими проход на территорию госпиталя, были ее приемные родители, но подарки приходили не от них. У них не водилось лишних денег, и они были равнодушны к ее благополучию. Правда, время от времени она встречалась со своей приемной матерью по «материнским дням», когда приемным матерям разрешали навещать их бывших подопечных. Дата объявлялась заранее и создавала бурю предвкушения среди воспитанниц, томившихся по любым контактам с внешним миром. Не имело значения, что визиты были краткими и продолжались не более двух часов; дети с нетерпением ожидали этого дня, а некоторые мастерили подарки для своих «мам». Когда этот день наконец наступал, найденыши собирались в игровой комнате. Пока они ждали, две-три девочки выглядывали за дверь, прислушиваясь к звукам шагов в длинном коридоре. Первая, кто замечала учительницу с планшетом в руках, взволнованно кричала: «Список! Список!» Когда учительница входила в комнату, дети собирались вокруг нее, продолжая гомонить и спрашивать фамилии детей, чьи приемные матери приехали повидаться с ними. Дороти жаждала услышать имя своей приемной матери, но в ее воспоминаниях отражены и страдания, которые приносил этот день:

Помню, как глубоко я была удручена, когда моего имени не оказалось ни в каких списках… Несмотря на мои трудные отношения с приемной матерью, когда она приезжала в школу, это был для меня самый волнующий день в году. Я знала, что она неизбежно будет критиковать меня или ранит чувства, но она была моей единственной связью с внешним миром… Слишком часто после короткого разговора она тратила время на беседы с другими матерями поблизости, но я никогда не смела перебивать ее.

Дороти повезло больше некоторых других детей. Среди рядов ожидающих были и те, кто, вернувшись в госпиталь в пятилетнем возрасте, больше никогда не видели своих приемных матерей. Это была жестокая практика: пробудить детские надежды только для того, чтобы сокрушить их после чтения списка.

Дороти продолжала получать подарки, и со временем она узнала личность таинственного человека, стоявшего за ними: отправительницей была ее «настоящая» мать. Не знаю, как она обнаружила истину, но возможно, таким же путем, как и многое, что узнавали опытные найденыши, – намеки из разговоров между членами персонала, подслушанных в коридорах, либо сплетни, передаваемые между девочками. «Сестры» редко говорили с детьми, не считая приказов или окриков, и любые вопросы могли быть сочтены «дерзостью», заслуживавшей соответствующего наказания. Но Дороти вскоре узнала, что иметь «настоящую» мать было чем-то особенным, отделявшим ее от сверстниц, хотя она не могла понять, в чем именно это заключалось.

По изначальному замыслу найденыши были отделены от общества и мало что знали об окружающем мире. Первое постоянное место для госпиталя было выбрано в изолированном районе Лондона, известном как Лэмбс-Кондуит. В то время район был скудно застроенным, но он находился не так далеко от центра, чтобы помешать любопытствующим приезжать туда. Госпиталь стал своеобразным новшеством для увеселения: богатые люди приходили посмотреть на подростков, одетых в одинаковую форму и марширующих с места на место. Многие хотели посмотреть, как дети спят или едят. Но распорядители ввели строгие меры и вскоре ограничили общение детей с незнакомцами из опасения, что посетители могут оказывать развращающее влияние на детскую мораль и сбивать их с пути надлежащей подготовки к будущей жизни. Когда в госпиталь допускали посетителей, распорядители настаивали на том, чтобы «не допускать никаких фамильярных Замечаний при Детях, дабы не пробуждать в них Намерения забыть об их низменном Положении»[53].

В течение более чем ста лет распорядители и управляющие ограничивали доступ к найденышам, и эта изоляция только усилилась, когда детей перевезли в Беркхамстед в 1935 году, за два года до поступления Дороти. Хотя городок находился недалеко от Лондона, новая база была более уединенной, лишь с несколькими домами поблизости. Найденыши покидали территорию для коротких прогулок под надзором по воскресеньям. На самом деле усилия руководства госпиталя по изоляции детей были настолько эффективными, что горожане заподозрили, будто юных воспитанников вообще не существует. Госпиталь был вынужден провести показательное мероприятие с маршировкой детей вдоль ограды поместья.

Почти не имея внешних контактов и находясь под надзором взрослых, которые редко были расположены к разговорам, дети вынужденно создавали собственное понимание мира. Многие не могли усвоить основные представления о структуре семьи, о разнице между приемными и биологическими родителями или о том, что у членов одной семьи одинаковые фамилии. Даже в раннем детстве, когда их воспитывали в сельской местности, многие не знали, являются ли ребятишки, с которыми они играли, приемными детьми, которые однажды присоединяться к ним в госпитале, или же детьми их