Пустыня - Василина Орлова

В «Любовном приключении», сделанном в виде дневника, главная героиня была психиатр. Я не разобралась, то ли у них там в Европе все психиатры такие наивные, малообразованные, туповатые интриганки, то ли таково было художественное преуменьшение, но читала книгу, ела яблоки или хрумкала капусту прошлогоднего засола, доставая её щепотью прямо из банки. И не помышляла о том, чтобы варить обед, а смотрела телевизор. На работе сказалась больной, хотя капиталисты вовсе не собирались платить за то, чего сотрудник не сделал, отлеживаясь дома в безответственном гриппе, не говоря уже о прочих заболеваниях души и сердца.

Я грызла яблоки, а меня грызла озверелая совесть. Я чувствовала, что поступаю не лучшим образом: филоню, никакого такого недомогания не ощущая.

Ведь разве придёт кому в голову, в самом деле, счесть недомоганием или, паче того, хворью — душевное расстройство, апатию? Душевнобольные — которые в психушке. А все остальные душевно здоровы. У нас у всех депрессия, в той или иной мере. Что ж теперь, всем на работу не ходить?

А я, почти не веря, вспоминала, как могла в течение дня съездить туда и сюда, по работе, по учёбе, а вечером ещё завалиться в кино. Теперь с ужасом думала о пятнадцатиминутной дороге до метро, всерьёз сомневаясь, что способна её осилить.

Какое может быть удовольствие в офисной работе, если отбросить рекламу МТС «будущее зависит от тебя»?

Поиск себя — полный бред. Вот же я, лежу на диване.

Вряд ли всё-таки мужчине нужно больше одной женщины, женщине — больше, чем один мужчина. Я смотрю с утреннего балкона моего теперешнего эпизодического жилища на неровные крыши, покосившиеся стены, иголки кипарисов и катушки каштанов, как на дно маминой корзины для вязанья, где есть мотки всех цветов. Разглядываю двуострый дом, заслонивший тоже раздвоенное жало Ай-Петри. Дом совсем новый, настолько новый, что уже десятилетия, как вышел из архитектурной моды — стекло, бетон. Вдалеке, так же, как когда я в первый раз увидала его отсюда, голубеет заманчиво край моря. И будет так голубеть всегда. Пока стоит здание.

Здесь очень интересная лестничная площадка. Такие тоже показывают порой в фильмах, особенно когда действие происходит в Питере или ещё в каком подобном месте. Закругленные пролеты, почти винтовая лестница — и перила закругленные, не очень высокие. Сперва было чувство: не может быть, чтобы здесь и впрямь жили люди. Слишком декоративно, и впрямь по-киношному, смотрится.

А с балкона как бы не до конца раскрытая ладонь холмов — и, как я уже сказала, дома. Ни в одном из которых не встретишь прямого угла. Такое интуитивное открытие стало возможным после того, как папа для строительства загородного дома в числе прочего приобрел угольник. Строительный угольник, вы наверно же знаете, что он такое. Металлический угол с сантиметровыми ризками, идеальный в девяносто градусов. Ну, то есть, настолько идеальный, насколько возможно в таком мире, как наш. Мир-то идеален настолько, что такие вещи, как углы в девяносто градусов, тут почти не встречаются — и правильно делают.

Во всяком случае, точно, что приспособление девяностоградусно в гораздо большей степени, чем многие другие углы, прикидывающиеся углами в девяносто градусов. Я убедилась в том с оттенком прискорбия, последовательно прилагая устройство туда и сюда, где, по моему разумению, пересечениям линий надлежало составлять прямой угол. К оконной раме, столешнице, соединению стены и пола, и так далее. Все углы до единого неизменно оказывались либо восемьдесят девять градусов и девять десятых, либо девяносто один без малого.

Видимо, тут и кроется нешуточная опасность угольника. Его применение обнаруживает повсеместное повальное отсутствие девяностоградусных углов. Но кто был тут, со мной согласится — Ялта и вообще Крым представляет в плане понимания того, что есть прямой угол, поистине благотворный плацдарм для изучения. Вряд ли на всём полуострове найдется прямой угол хотя бы в девяносто один градус — скорее всего он будет составлять все девяносто девять или, что тоже вполне вероятно, семьдесят четыре.

Но если разобраться, в прямых углах и прямых линиях кстати и нет красоты как таковой. Красота начинается там, где начинаются отклонения.

И, конечно, будь я художником, всё-таки вполне художником, а не любителем неуверенным, я бы нашла, что писать в Ялте.

Да, но прежде я бы хотела договорить свою мысль: женщине не нужны сотни мужчин. Если у неё их сотни, значит, единственного она так и не встретила. Не такое уж очевидное умозаключение, как кажется на первый взгляд. Мужчина — он же совсем как город: каждый составляет отдельную жизнь. А сколько у человека может быть жизней?

Но в разорванном пространстве современного мира (я так часто повторяю это и подобные словосочетания, что могу уже делать оранжевым фломастером точечные отметки на собственном веснушчатом носу) мы вынуждены проходить жизнь не как надо, а почти как придётся.

Мы могли бы с тобой, кто б ты ни был, жить в таком городе, как этот. И в совсем другом городе, например, таком, как — ну, пусть Глазов. И в Новосибирске могли бы провести жизнь почти наверняка, особенно в Академгородке. И в Ростове Великом, куда меня всё время влекло. Ну и в Ярославле тоже. И, видимо, в Москве — мы могли. У нас были к тому некоторые основания. Но почему-то вышло всё-таки, что мы не можем: ни в Ялте, ни в Глазове, ни в Новосибирске, ни в Ростове, ни в Ярославле, и ни — тем более — в Москве.

Место, где могла бы протекать и завершиться наша совместная жизнь, называется Нигде. Поэтому мы проживём их раздельно. Если никто из нас не слетит в кювет, будем слышать друг о друге время от времени от общих знакомых. Ты прочитаешь статью в газете. Я увижу афишу Большого театра.

Спасибо, по крайней мере, что хоть в начале было не так, как бывает.

Ты пренебрег значительно позже, тут можно пытаться анализировать причины своих поступков и брать ответственности сколько унесёшь, говорить: я виновата. Так лучше, чем когда без всяких поводов, просто надоедаешь.

Я искренне и с удовольствием желаю тебе всевозможных успехов. Может быть, те успехи и понимания, которых мы могли бы добиться вместе, тоже имеют какое-то такое именование — типа никакие? Может быть, мы почти интуитивно, как рыбы, расплылись в разные стороны. Ах да, как я могла забыть — Валерия же поёт: разошлись, как в море корабли. Слышала из случайной колонки на набережной. И недоумевала, такое затертое, затертее моих штанов, сравнение, всё кажется кому-то необычайно новым, настолько свежим, что его ещё можно позволить себе повторять…

С утра опять пренебрегла «Камбозолой», съела бутерброд с маминым простеньким сыром — остался с поезда. И пустилась в новую большую прогулку. Люблю ходить пешком и подолгу не утомляюсь. Не устают мои легкие ноги выситься над пустотой, вроде того. В городе заметно меньше народу. Вероятно, нынче какой-нибудь будний день. Понедельник там или среда…

Памятник на набережной, в котором воплощены какие-то карикатурные персонажи, оказывается, сотворен на тему «Чехов и дама с собачкой». Особенно радует, что дама держит в бронзовой руке розу с толстыми бронзовыми лепестками. Без розы никак нельзя.