Пустыня - Василина Орлова

Такие же точно по стилю стоят и в Киеве (изображая Паниковского, а также Проню Прокоповну — но они хоть впрямь карикатурны), и в Омске (жена одного из первых губернаторов, Люба, на скамейке, где есть место присесть второму, а также сантехник, высунувшийся из люка — последний как идея спёрт из какого-то европейского городка), и в Москве (Пушкин и Гончарова на Арбате). Да где только нет причудливых порождений ненародных представлений о том, каким приличествует быть памятнику…

Та же сероволосая сивилла обрабатывает двух смуглых оливковых девчонок. Встречает меня глазами, кивает, как старой знакомой. Шарлатанка! Интересно, как её зовут? Анжелика? Корнелия? Таиах?

Здесь меня всё растаскивают на части противоречивые чувства: то тянет сравнить Ялту с Неаполем (а местных отверженных, интересно, так же со временем выселят в отдельные кварталы?), то хочется проникнуть хоть умственно во времена, когда тут был советский курорт, всесоюзная здравница.

И когда, вероятно, более уместно звучали мелодии, исполняемые на баяне в самую настоящую минуту — «Прощание славянки», «Синий платочек», ещё какие-то…

Присаживаюсь на белую парковую скамейку — и скамеек-то таких, с выгнутыми спинками, меня вот почти лишили, стеклянные остановки троллейбусов и автобусов в Москве — и то с металлическими сиденьями, словно у нас тут Флоренция, где логичны каменные скамьи, раз всё равно нагреваются на солнце.

Баянист перестал играть. Я испугалась, сейчас уйдет — встала и подошла, положила на газетку, расстеленную на дне хозяйственной сумки, к светлым украинским пятакам, мятую бумажку — самое малое и единственное, что я могла для него сделать. Спросила:

— А что за мелодия?..

— Три вальса, Шульженко поёт.

Вблизи лицо. Красные прожилки на крыльях носа, кустистые брови, курчавые белые волосы на висках, на щеках, в ушах, за ушами. Серые глаза.

— Вариации играю — тема, и кружево… Или образ — и оклад…

Он неторопливо постукивает о ноготь папиросой, прежде чем прикурить, другая рука в то же время вытаскивает спичку из коробка, пальцы музыканта ни на секунду не запнулись, выполняя такую сложную манипуляцию.

То, как он назвал свои вариации… Что за страна всё-таки, где каждый встречный-поперечный изъясняется притчами? Встретишь вот так человека — надолго задумаешься.

— Я сорок лет в филармонии, аккомпанировал — всем…

Он говорил, и брызги долетали до лица — море или слюна? Я не стирала — вдруг показалось, было бы подло.

— Спасибо вам… Мне кажется, вы делаете очень хорошее дело. — сказала я, не сдержавшись. Момолётно подумалось, ему будет важно такое услышать. Кто скажет-то, если опять не я?

— Ну так! Я ж ещё старой закалки.

Наташка перебирает видеокассеты в ящике, хочет найти и продемонстрировать мне серию «Секса в большом городе».

— Я считаю, ты молодец. Показала ему. Да…

— А, — говорю, — давай не будем. И, кажется, я видела по телику кусок, не впечатлил, вразбивку с рекламой.

Говорю осторожно, сериал не понравился по другим причинам. А Наташка — та просто в восторге. Впрочем, ей нужно по работе — она пишет сценарии для многосериек. Чтобы сценарий получился как надо, надо знать, как. Следить.

— А что не будем?

— Ничего не будем.

— Нет, так не пойдет.

— А где твоё позитивное мышление?

— Хорошо. Будет по-другому. Я тебя понимаю.

Наталья не может меня понять. (А кто может?) Она только на словах понимает. Внучка профессора и дипломата, дочь папы-бюрократа и мамы-бизнесвумен, Натаха с песочницы подруга столичных бонвиванов, модель в знаменитом доме моды с четырнадцати лет, ведущая нескольких передач на центральных телеканалах, тусовщица, отплясывавшая на всех лучших дискотеках Западной Европы. А я?

Мы все многого достигли. И только зажигалки дома вечно незаправленные валяются, а часы — стоят. И подсвечник с двумя гнездами — уже год как в виде двух автономных колокольчиков: недосуг занести в мастерскую, сварить. Мне тем более. Некогда, валяюсь в депрессии.

Утром, ещё в пижаме, включаю старенький компик. Пока, кряхтя от натуги, загружается виндоуз, следую в ванную. Одной рукой хватаю зубную щетку, второй отщипываю от рулона ваты маленький кусочек — протереть утомленное сном лицо освежающим тоником.

Даже сон не освежает как будто, а именно утомляет.

Нет охоты заниматься собой и наводить красоту. Пищание модема — погружаюсь в интернет.

Вечный источник всяческих впечатлений — московское метро. Интернет примерно то же самое. Только кажется, что там или здесь всегда всё разное, на деле — унылое одно. Однообразный разнобой, пёстрая одинаковость.

Обыкновенный спам. Хлам господа бога. Информационный отсев. Жмых.

И только чётко знающим маршрут не грозит сбиться с пути, запутавшись в собственных переходах и сожрав под конец весь трафик. То есть опять не мне.

Сервер не найден. Невозможно отобразить страницу.

Ошибка 404. Запрашиваемый документ отсутствует.

Того, что вы ищете, не существует.

Есть смысл в бесконечной повторности дней в таком месте, как здесь, как Ялта. Сама не заметила, как ноги принесли на то же место побережья. Семья моих знакомых с толстенькой девочкой вновь полоскалась у края моря.

Темноволосой слушательницы видно не было.

Здесь нынче вообще почти никого.

Чайки закружились прямо надо мной, кидая свои плавные легкие тени на блокнот и на сумку. Что, сижу неподалеку от выброшенной морем рыбины? Так съешьте её, мне-то она зачем? Присмотревшись, понимаю природу их интереса: голуби оккупировали волнорез — кто-то разбросал хлеб.

Сейчас уже не вспомнить, было или только кажется, чайки хватали хлеб на лету на Дунайском побережье?

Да, да, море, ты делаешь успехи, пена образовывает сложную сетку на волнах, брызги кажутся хрустальными и там, вдалеке, ходят буруны, переваливаясь с боку на бок, с белыми гребешками.

И, словно в Дунае: бывало, на много километров просматривался берег, пустой, как и пристало быть морскому брегу.

При взгляде на хрустальные брызги вспоминается бабушкин сервант…

Олени, лилии, лебеди. Иногда тигры. Реже слоны. Животные и растения, почему-то очень любимые промышленностью времён наших бабушек. У вас не было коврика на стене с оленями? Хрустальных лилий и лебедей в серванте? Тигра на подушке? Фарфорового слона в семи экземплярах, мал мала меньше?

А что у вас тогда было, если не секрет?

Были ли вы сами?

Солнце здесь странное, словно на другой планете: светит всё время справа, так что правый бок припекает, а левый зато пробирает холодный ветер. Правая половина лица загорит. Левая меньше.