Убивая Еву: умри ради меня - Люк Дженнингс

Оксана качает головой. Она строит индифферентную мину из серии «а-че-такова?» – и смотрит, не мигая, как я приближаюсь.

– Ева, – говорит она. – Привет.

– Пошла ты на хер! – говорю я, стараясь не дать голосу сорваться на крик. – Пошли вы обе на хер!

– Может, расслабишься? – предлагают мне Чарли, и я, не задумываясь, хватаю первый попавшийся под руку твердый предмет, которым оказывается невскрытая банка печеной фасоли, и запузыриваю прямо в них. Банка попадает Чарли точно между глаз. Они кренятся набок вместе со стулом, валятся на пол и остаются там лежать.

Оксана безмолвно смотрит на меня, вытаращив серые глаза.

– Между нами все кончено, – говорю я ей, подбираю с пола банку, засовываю палец в кольцо и вытряхиваю содержимое в соусницу. – Не вздумай со мной заговаривать. Надеюсь, вы будете счастливы вдвоем, как свиньи в говне.

Вошедший Антон замирает на месте, увидев валяющихся на полу Чарли.

– Что за херня тут творится? – спрашивает он, не веря своим глазам. – Вы подрались, что ли?

Я бухаю соусницу на портативную газовую плиту и зажигаю конфорку.

– Сам знаешь, какими мы, женщины, порой бываем эмоциональными.

Чарли шевелятся и стонут. Посреди лба у них шишка с грецкий орех и нехилый порез. На одну из бровей стекает струйка крови.

Антон раздраженно их разглядывает.

– Что с ней?

– Стукнулись головой. С ними все будет в порядке.

– Для тебя лучше, чтоб так и было. Ты ее корректировщица. Найди аптечку и наложи повязку.

– Сам, блин, пойди и найди. А у меня завтрак стынет, и, честно говоря, мне пофиг, помрут Чарли или нет.

Антон ухмыляется.

– Гляди-ка, а у нас вдруг язычок проснулся. С чего бы это? Подружка решила попастись на новых лугах?

Я не обращаю на него внимания, как игнорирую и Оксану, которая поднимает упавший стул и осматривает шишку Чарли. Когда фасоль готова, я с горячей соусницей и ложкой иду на палубу, где натыкаюсь на Стилягу с Имбирем.

– Чудное утречко, – приветствует меня Имбирь своей ежеутренней поговоркой.

– Это точно, – откликаюсь я. Никогда еще не съедала банку фасоли в один присест.

На огневую позицию Чарли приходят с перевязанной головой и опасливо на меня поглядывают. Имбирь явно уже в курсе, но тактично делает вид, что его это не касается. А Чарли – следуя моим указаниям по дистанции и направлению – знай себе палят из винтовки. Видимость сегодня хорошая, море – спокойное, бокового ветра почти нет. Едва ли я нанесла Чарли серьезные увечья, поскольку шарики мы хлопаем уже на почти километровой дистанции.

– Лучше бы ветер дул посильнее, – бормочут Чарли Имбирю.

– Что, слишком легкая задачка?

– Нет, Ева все время пердит.

Он слегка откидывается назад и оборачивается на меня с улыбкой.

– У меня был пес с такими проблемами. Прекрасный пес, прошу заметить.

День идет своим чередом. Я не пытаюсь отвлечься от своего гнева, а наоборот, поддерживаю в себе его ледяную остроту и не удостаиваю Чарли ни единым словом, кроме указаний по стрельбе. Вид их повязки и серовато-лиловой припухлости дарит некоторое утешение. Это был блестящий ответный выстрел – пусть даже похвалить меня, кроме самой себя, некому, – и я уверена, никакой мести на ближайшее будущее они не планируют.

Им это и не нужно. Их триумф и без того абсолютен. И почему я оказалась не готова к тому, что Оксана поведет себя так необратимо стервозно? Ведь задним умом понимаешь, что никак иначе и быть не могло. Я знаю, она не способна по-другому, ей обязательно надо подвергать мои чувства жестоким и травматичным испытаниям, и это был вопрос времени – когда она доиспытывается.

Ну ее на хер. Честное слово. Лучше быть одной.

К концу дня поднимается резкий ветер, а с востока приходит вихрящийся мелкий снег. Я стою в боевом обмундировании на краю платформы, ощущая на лице уколы мороза, и чувствую, как меня поглощают вина и тоска. Я стою, уставившись в море, – мне кажется, будто я тут уже очень давно, – и по мере того, как опускаются сумерки и как постепенно немеют ничем не защищенные руки и лицо, нечто от безучастной безбрежности окружающего пейзажа проникает в меня, и мой гнев приобретает характер твердой решимости. Пусть я опустошена, пусть Оксана высосала, выжрала всю мою сердцевину, пусть я одинока и безнадежна – но меня не сломить.

Пошли они все на хер!

Меня не сломить.

Следующий день пролетает быстро. Я говорю, только если ко мне обращаются, Оксану игнорирую полностью, а мои реплики в адрес Чарли ограничиваются установками по стрельбе.

На платформе нам осталось провести две ночи, а потом – назад в Россию. Во всяком случае, я так думаю, поскольку никаких других виз в моем паспорте нет. Весь день я прокручиваю в голове способы связаться с Тихомировым. Мой единственный шанс позвонить ему – когда мы приземлимся в России и будем проходить пограничный контроль. До того момента мы будем находиться под недремлющим оком Антона, а после – такая возможность тоже едва ли представится.

Я продумываю разные сценарии. Может, какой-нибудь отвлекающий маневр, в ходе которого я отдам себя на милость офицеров таможни и службы безопасности? Например, экстренная медицинская проблема: я корчусь на полу зала прибытия, симулируя приступ гастроэнтерита. Смогу я это провернуть? Едва ли. Антона насторожит любой намек на странное или неадекватное поведение. Он будет держать нас на очень коротком поводке, и у него наверняка есть опыт решения вопросов с должностными лицами в российских аэропортах.

Может, попытаться украсть телефон? Очередь к паспортному контролю – удобное место, где можно умыкнуть мобильник из заднего кармана или сумки собрата-туриста. Мне понадобится лишь набрать номер и дождаться гудков. Тихомиров тогда поймет, что это я, установит мое местонахождение и сможет отслеживать телефон. Но если меня разоблачат, наказание будет суровым, а учитывая то, как тщательно за нами приглядывают, разоблачение – наиболее вероятный исход.

Мы возимся с ужином вот уже минут пятнадцать, как я вдруг осознаю происходящее прямо перед моими глазами. Антон во главе стола наблюдает за нами и делает записи в блокнотике на спирали.

Он пишет. Карандашом.

Потом Антон засовывает блокнот в карман брюк, а карандаш кидает на стол между коробкой с пластиковыми ложками и стеклянной банкой с чайными пакетами. Подняв глаза, он ловит мой взгляд, и мы обмениваемся натянутыми, ни к чему не обязывающими улыбками. Ни он, ни я толком так и не поняли, как вести себя друг с другом. Он как минимум дважды пытался меня убить, а я никогда не скрывала тот факт, что нахожу его отвратительным. Не вполне идеальная основа для развития отношений.

Я бросаю взгляд на карандаш. За коробкой ложек я вижу только его кончик. И в ту же секунду у меня в голове созревает полностью оформившийся план. Он ужасно рискованный – настолько, что мне с трудом удается заставить себя перейти к обдумыванию деталей, но это – мой единственный шанс. Однако – парадоксальным образом – мысли о нем приносят некоторую умиротворенность.