Ворон. Сыны грома - Джайлс Кристиан

– Моя прекрасная латынь, язык самого Папы Льва, да хранит Бог Его Святейшество, тратится впустую на этих олухов, как хорошее вино на норвежцев! – Говоря это, монах продолжал улыбаться и благословляюще махать руками. – Dominus illuminatio mea! Dominus vobiscum! – крикнул он, завершая свое краткое богослужение, а затем покачал лысой головой. – Мои речи для них будто крики гуся. Невежественные свиньи!

Эгфрит посмотрел на меня, ища поддержки, но, поняв, что не найдет ее, закатил глаза.

– Не удивляйся, монах, их ошарашенному виду, – сказал я со своего сундука, не переставая гнать веслом речную воду. – Ведь прежде они никогда не встречали говорящих куниц.

Пенда захохотал, а поглядев на рассерженную рожу Эгфрита, рассмеялся и я. Но Кинетрит наградила меня таким взором, что я незамедлительно постарался принять кроткий вид, хотя мои старания и не были слишком плодотворны.

До наступления сумерек облако укатилось на юг, и когда голубое небо потемнело, звезды стали вспыхивать на нем, будто угольки в огромном погребальном костре какого-то древнего бога. Повисла невероятно яркая луна. Она лила холодный серебристый свет на реку и на поля, тянувшиеся по обоим берегам. Мы причалили на мелководье, в зарослях камыша, спугнув куропаток и диких уток, которые захлопали крыльями, зло заверещали, заскрипели и закрякали, охраняя свои гнезда. Здесь все было не так, как в устье и низовьях реки. Солоноватые приливные воды, где водится и речная, и морская рыба, заиленные берега, где гуси и цапли клюют водоросли и личинки поденок, – все это мы оставили позади. Больше не слышались скрежещущие крики береговых ласточек, покидавших гнезда перед отлетом на юг. Здесь, в среднем течении Секваны, вода струилась мягче, и грести стало легче, хотя мы по-прежнему надеялись, что ветер переменится, позволив нам поднять парус и убрать весла. Так или иначе, завтрашний день был завтрашним днем. Теперь же мы бросили якори с кормы «Змея» и «Фьорд-Элька», а носы кораблей привязали к спутанным шишковатым корням старого дерева, которые оголила вечно бегущая река.

Те из нас, кто накануне ночевал на берегу, в этот раз остались на судне. Сигурд извлек печальный урок из того, что мы пережили на английском побережье, когда Эльдред напал на нас одновременно с суши и с моря, усадив своих людей в рыбацкие лодки и дав им в руки зажженные факелы. С тех пор на борту всегда было достаточно гребцов, чтобы мигом отвести корабль в безопасное место. Викинги, сошедшие на берег, всегда могли побежать за своими драконами следом и взойти на них позже, когда угроза минует. Мы признавали, что эта уловка разумна, и потому не жаловались, хотя половине из нас приходилось спать, прислонясь к жестким дубовым ребрам корабля или к собственным дорожным сундукам. Следы огня, до сих пор темневшие, будто оспины, на теле «Змея», служили нам болезненным напоминанием о том, как он чуть не погиб, и теперь мы видели свой долг в том, чтобы его оберегать.

На юго-востоке небо окрасилось слабым рыжеватым светом, из чего мы заключили, что в глубине материка, за вызубренной стеной леса, прячется город или, самое малое, деревня. Вероятно, франки узнали о нашем приближении и разожгли костры, чтобы мы не подошли к ним невидимыми. А возможно, огонь развели в честь какого-нибудь праздника либо для проведения свадебного или погребального обряда. Так ли, иначе ли, мы не собирались тревожить местных жителей, покуда они не собирались тревожить нас.

Пленным англичанам велели сойти на берег, но Эльдреда держали от них отдельно: Сигурд хотел разрубить связи между олдерменом и остальными саксами. Мы с Пендой, разостлав шкуры на корме «Змея», играли в тафл и пили мед. Викинги, оставшиеся на борту, расположились, как могли, на опустевшей палубе: кто-то уже спал, кто-то вполголоса разговаривал, кто-то доделывал то, что не успел за целый день, проведенный на веслах. Кинетрит с отцом Эгфритом устроились позади нас, на площадке для боя. Подивившись тому, как тихо они сидят, я вдруг понял: они рыбачат. Конопляные лесы, будто копья, стремились на дно реки под тяжестью каменных грузил. При всем своем терпении монах и девушка до сих пор не поймали ни единой рыбешки.

– Она отблагодарила тебя за то, что ты спас ее ублюдка-отца? – спросил Пенда, бросив взгляд мне за плечо. Даже сейчас, тихим вечером, когда мой приятель спокойно играл в тафл, его шрам, пики вздыбленных волос и дикие глаза придавали ему устрашающий вид. – Ты ведь заслужил небольшое вознаграждение, правда, парень? – проговорил он, приплясывая бровями. – Ложечку меда, а?

Я сердито взглянул на Пенду, боясь, что Кинетрит нас услышит, но он лишь ухмыльнулся, сделавшись похожим на проказливого мальчишку.

– Смотри лучше на доску, а они пускай себе рыбачат, – пробормотал я, двигая по полю раковину гребешка, чтобы «съесть» черно-синюю мидию. – Бьюсь об заклад, даже Свейн тебя обыграет.

Пенда нахмурился и обиженно произнес:

– Зато ты так долго думаешь перед каждым ходом, что я засыпаю, дожидаясь своей очереди. Играть с тобой не многим веселей, чем смотреть, как растет дерево.

– Кинетрит! Клюет! Тихонько, осторожно… – Я обернулся: Кинетрит легко и плавно потянула удилище. – Вот так, молодец, не давай ему сорваться, – сказал отец Эгфрит, нетерпеливо перепрыгивая с ноги на ногу.

Кинетрит, не видя и не слыша ничего вокруг, расширенными глазами смотрела на удочку и покусывала нижнюю губу.

– Видать, там что-то тяжелое, – сказал Пенда. Я кивнул, но ни один из нас не подумал предложить помощь. – Может, франкийский башмак?

В этот миг Кинетрит, восторженно вскрикнув, вытянула из воды рыбину, и та забилась о палубу «Змея».

– Щука! – взвизгнул Эгфрит, бросаясь на колени, чтобы схватить серо-зеленую крапчатую рыбу и вынуть крючок. – Берегись ее зубов! Они дьявольски острые!

Монах был прав: брызгая в него кровью и дерьмом, рыбина тщетно разевала угрожающе зубастую пасть.

– Gaddr, – произнес Ирса Поросячье Рыло, одобрительно кивнув.

– У них это зовется щукой, Ирса, – сказал я по-норвежски.

Несколько викингов подошли поздравить рыбаков и принялись спорить о том, какова остроголовая gaddr на вкус в сравнении с другими речными обитателями: плотвой, красноперкой, лещом и окунем.

– Она с мою руку длиной! – восхищенно проговорил я.

– И почти такая же длинная, как мой срамной уд, – улыбнулся Ингольф, обнажив дыры, которых у него во рту было больше, чем зубов.

– Зато гораздо краше, – гавкнул Хастейн и хлопнул Ингольфа по спине.

– Неплохо, девушка, – сказал Пенда, почесывая шрам, – тут будет чем закусить.

– А я уж думал, там, внизу, все уснуло, – задиристо проговорил я, в то время как Эгфрит поднял щуку за жабры так гордо, будто выловил ее сам.

– По-твоему, Ворон, это первая рыбина, которую я поймала? – спросила Кинетрит и выгнула брови, словно бросая мне вызов.

– Да нет, – пробормотал я, – просто…

– Играйте дальше, детишки, а дело предоставьте нам, – по-куньи осклабился Эгфрит.