Сердце зверя - Татьяна Корсакова

Дальнейшее, более предметное знакомство произошло уже в столовой, за сервированным к ужину столом. По правую руку от хозяина дома уселась Мари, по левую – фон Рихтер. Рядом с ним пристроился окончательно проснувшийся капитан. Стул рядом с Мари занял тип в черном, оказавшийся – кто бы мог подумать! – алхимиком и прорицателем. Дмитрию же досталось место возле чудака в грязной рубахе. Эмма Витольдовна садиться за стол не стала, вышла из столовой, но вскоре вернулась в сопровождении крупной мужеподобного вида дамы и мальчика лет шести-семи, точной копии Злотникова, что не оставляло никаких сомнений в их родстве.

– Мой сын Илья, – сказал Злотников, наблюдая за тем, как мужеподобная дама почти силой усаживает мальчика за стол. – Он долгое время жил без мужского воспитания, поэтому прошу простить его дурные манеры.

За столом среди взрослых мальчик чувствовал себя неуютно, и это было очевидно. На отца он смотрел едва ли не с ненавистью. Впрочем, как и на гостей. Мужеподобная дама окинула своего подопечного строгим взглядом, удовлетворенно кивнула и вышла из комнаты. Ее место рядом с ребенком заняла Эмма Витольдовна. Выглядела она строго и торжественно, словно присутствовала на званом ужине у английской королевы, спину держала прямо, со столовыми приборами обращалась с той элегантной небрежностью, которой нужно учиться едва ли не с младенчества. В отличие от мальчика, который, игнорируя столовый нож, зажал вилку в кулаке. Его оплошность заметили и тут же исправили. Эмма Витольдовна отняла вилку, а в руку с побелевшими костяшками вложила нож. Все это она проделала, не произнеся ни слова, даже не глядя на мальчика. Было в этом что-то неправильное. Дмитрий помнил семейные ужины, когда в родительском доме собирались многочисленные отцовские коллеги. За одним столом со взрослыми Дмитрию было скучно, мама бдительно следила, чтобы столовыми приборами он пользовался правильно, но делала это мягко и незаметно, так, что мальчику удавалось чувствовать себя почти взрослым. А после ужина на кухне его непременно ждал десерт и заваренный няней по особому рецепту травяной чай с медом. Его няня была старой и неграмотной, но знала десятки увлекательнейших сказок и Дмитрия любила безоглядно, как родного. Любил ли хоть кто-нибудь этого маленького потерянного мальчика? Дмитрий в этом очень сомневался. В лучшем случае его игнорировали, в худшем – постоянно одергивали. Поражала реакция Мари: на сына она не обращала внимания, а если и бросала на него редкие взгляды, то во взглядах этих не было ничего, кроме глухого, плохо скрываемого раздражения.

Наверное, чувствуя всеобщее равнодушие, мальчик постоянно вертелся, гримасничал и ронял то вилку, то нож. Эмма Витольдовна поджимала тонкие губы и с мученическим выражением требовала от дежурившей в комнате прислуги новых столовых приборов. Когда вилка с металлическим звоном упала на пол в очередной раз, Злотников медленно встал из-за стола и подошел к испуганно втянувшему голову в плечи ребенку.

– Илья, я вижу, ты уже сыт. – Широкие ладони легли на узкие детские плечи, надавили. – Эмма Витольдовна, прошу вас, отведите его в его комнату и велите Раисе проследить, чтобы до завтрашнего утра его не кормили.

Со своего места мальчик встал с явным облегчением, попытался увернуться от Эммы Витольдовны, но не успел: та крепко сжала его запястье, шепнула что-то на ухо и царственным шагом направилась к выходу из столовой.

– Невыносимый ребенок, – вздохнула Мари и потерла виски. – Господа, прошу нас простить.

– Моему сыну не хватает воспитания, я лишь недавно стал принимать участие в его судьбе. – Злотников вернулся на место.

– Твоему сыну не хватает хорошей порки, – процедила Мари и, словно бы ища поддержки, обернулась к алхимику, который успокаивающе погладил ее по руке. А Дмитрий наконец понял, отчего Мари так равнодушна к мальчику: она не была его матерью. – В Англии есть прекрасные пансионаты…

– Дорогая, не начинай, – остановил ее Злотников ласково, но во взгляде его был лед. – Своего сына я стану воспитывать сам. Нужно лишь найти ему подходящего учителя. У Эммы Витольдовны и без того слишком много дел, – он улыбнулся вернувшейся в столовую управляющей, – а Раиса может лишь присмотреть, но не научить. Но мы ведь здесь собрались не для того, чтобы обсуждать, как должно воспитывать детей. – Он встал, поднял свой бокал. – Мы собрались здесь, чтобы отметить начало великих дел, господа! Я хочу возродить этот город! Хочу, чтобы слава о нем гремела по всему Уралу. Новые заводы, новые шахты, новые дома! – Одним махом, по-гусарски, он осушил свой бокал, призывая остальных последовать его примеру. – И я очень надеюсь, что вы мне в этом поможете!

Шампанское было дорогим, но отчего-то кислило. Дмитрию пришлось сделать над собой усилие, чтобы осушить свой бокал до дна. Алхимик, которого Мари уважительно именовала майстером Шварцем, от алкоголя отказался в пользу стакана с водой, остальные же гости отнеслись к шампанскому с энтузиазмом. Особенно толстяк в грязной рубашке, который, выпив один бокал, тут же налил себе еще. Вид у него был полусонный, но взгляд острый и наблюдательный. Как вязалось одно с другим, Дмитрий пока не понимал, как не понимал он и того, кем является этот странный и нелепый гость.

Разгадка его ошарашила. Толстяк с видом записного пьянчуги оказался тем самым гениальным архитектором, человеком, о котором Виктор Серов отзывался с превеликим уважением. Вот только было похоже, что мастер Берг себя самого не уважает и не ценит. В отличие от фон Рихтера, который весь вечер хорохорился, раздувал щеки и приглаживал рыжие бакенбарды, рассказывая о своих научных достижениях. Достижения, несомненно, имелись, но были они в сфере, от настоящей науки далекой, в кабинетных интригах и стяжательстве. Любопытно, знает ли о том Злотников?

После ужина снова вернулись в гостиную, в которой, несмотря на жару, был зажжен камин. Наверное, для пущей атмосферности. Компания тут же разделилась на группы. Внимание Дмитрия и фон Рихтера занял Злотников. Капитан прикорнул в кресле, только на сей раз трубка его была зажжена. Мари о чем-то вполголоса беседовала с алхимиком. Мастер Берг с задумчивым видом смотрел в окно, за которым уже клубились густые сумерки, а Эмма Витольдовна села к клавесину, разбавляя напряженную тишину гостиной музыкой, от которой Дмитрию вдруг захотелось завыть в голос.

Они обсуждали детали предстоящей экспедиции, когда услышали детский крик, который перекрыл даже пронзительные звуки клавесина. В крике этом был страх и отчаяние. Мелодия оборвалась, Эмма Витольдовна обернулась. Смотрела она на Злотникова, и во взгляде ее был немой вопрос. Встрепенулся в своем кресле капитан, судорожно вцепился в подлокотники. Мари поморщилась, мученически закатила глаза к потолку и сжала ладонь алхимика, который в своей равнодушной неподвижности походил на статую. Во всяком случае, на его длинном угловатом лице не дрогнул ни единый мускул.

– Что это? – спросил фон Рихтер, нарушая воцарившуюся в комнате тишину.

– Это капризы. – Злотников улыбнулся, но улыбка его получалась натянутой. – Обычные детские капризы.

И лишь мастер Берг, казалось, не считал происходящее капризами. Он отвернулся от окна и внимательно посмотрел куда-то поверх плеча Дмитрия. Дмитрий не выдержал – оглянулся, но ничего необычного не заметил. За пределами гостиной царил сумрак, в дверном проеме никого не было. Вот только вдруг стало зябко, так зябко, что волосы на загривке встали дыбом. Или это не от холода, а от другого чувства, в котором он себе ни за что бы не признался?