Четвёртая четверть - Инна Тронина

Девушка моей мечты…

Озирский не ударил Липку. Размахнувшись, он опустил кулак на стол. Полированное дерево треснуло. И тут же со стены слетело зеркало. Оказалось, что подвешено оно было на соплях. В этот удар Озирский вложил всю свою ярость, и эффект получился потрясающим.

Зеркало разлетелось вдребезги. Липка сдавленно охнула и бросилась подбирать осколки. Ребёнок заплакал за стенкой, встревоженный грохотом и звоном. Телефоны опять ожили.

Теперь лежу в могиле

У каменной плиты.

На ней большими буквами

Написано, что ты,

Написано, что ты…

орал приёмник.

В сердце Озирского кольнуло. Но он, едва не сплюнув, обогнул ползающую по паркету Липку. Вышел из гостиной, хотя мог бы поговорить по серверу. Между прочим, он отметил, что звонят из Тёплого Стана.

— Слушаю!

Андрей сверился с часами и решил, что уже опаздывает к Буссову. Но ничего, время всегда можно выбрать. Гета, конечно, звонила из школы, на переменке. После четвёртого урока, сдав класс родителям, она побежит в госпиталь к отцу. Мамы и папы, после истории с Колчановыми, не разрешали детям ходить домой одним.

А потом, вечером, Гета станет проверять тетради — рассеянная и усталая. Она тяжело переживает гибель своей ученицы, не говоря уже о болезни отца. Если Ронины согласятся, можно будет встретиться с Божком в палате генерала, куда Озирского тоже пускали. Маргарита Петровна утрясёт этот вопрос до трёх часов дня, и тогда пропустят Руслана.

— Андрей, это я! — Божок охрип ещё в ту, первую ночь. А после ещё добавил у водоёма в Новогиреево.

— Слышу. — Озирский постарался забыть про историю с зеркалом. — Как дела? Новости есть?

Вопрос, конечно, лишний — иначе Божок не позвонил бы.

— Всё при встрече. — Мальчишка оказался куда сдержаннее шефа. Он закашлялся и шмыгнул носом. — Где увидимся?

— Знаешь адрес госпиталя, где лежит генерал Ронин?

Озирский привык к феноменальной осведомлённости Божка. Казалось, тот облазил все московские улицы и дворы, не пропустив ни одного. И на сей раз в трубке послышалось утвердительное мычание.

— Так вот, подгребай к проходной в три часа дня. Если я задержусь, к тебе выйдет Генриетта. Мы постараемся добиться, чтобы тебя провести в палату. К вам я сегодня никак не успеваю.

— К Ронину?! — Божок не поверил своим ушам. — Вот интересно! А пустят?

— Если не пустят, поищем другое место. Хоть в садике, да поговорим. Ты, конечно, веди себя прилично. Не на экскурсию туда едешь, а по делу. Старайся держаться так, будто ничего особенно не видишь. Кстати, как там Сергей? Оклемался?

— Нормально. Уже не хохлится, ест и пьёт. Я специально слушал — не кашляет. А то и с Геткой не встретишься — со стыдухи, — честно признался Божок. — И Вильку Олег нам вернул — в командировку уезжает. В Канаду его посылают. Посмотрит, как там Борис Эммануилович устроился.

— Привет Борису и Жанне от меня! И дочку их пусть поцелует… — улыбнулся Андрей.

В это время Божок раскашлялся — как будто залаял.

— Русланыч, ты сам-то в порядке? — испугался Озирский. — Температура повышена?

— Нет.

Божок явно врал, но Андрей прощал ему это. Ведь парень не отлынивал от работы, а, напротив, рвался в бой.

— Ладно, пока отдыхай. Бери такси, не болтайся по улицам. И в три часа я тебя ждут.

Андрей мучительно вспоминал, где лежит его чемодан. Придётся возвращаться сюда вечером, что после безобразной сцены нежелательно. Но лучше всё объяснить Оксанке, когда та приедет. Пусть она найдёт чемодан и передаст Андрею. А Липке пора определяться с мужем. Он больше не будет своим присутствием провоцировать её на глупые поступки. И поэтому Озирский исчезнет из её жизни — навсегда.

Итак, он теряет четвёртого ребёнка. Слава Богу, все дети живы. И лучше им будет такого отца никогда не знать. От него людям — одно горе. Впрочем, приезд Оксаны может внести свои коррективы.

— Да, отдыхай! — Божок обиделся. — Мне к врачу сегодня. Может, и до трёх не успею. Уже выхожу.

— Постарайся успеть.

Андрей ещё раз подумал, что вещи складывать некогда. Нужно перехватить Буссова, пока тот не смылся из своего кабинета на весь день. Получить сведения о Логиневской нужно обязательно. Кроме того, необходимо изучить и остальную сводку.

— Ладно, пока! — развязно сказал Божок.

— Пока. — Озирский положил трубку и вернулся к печальной действительности.

Олимпиада стояла в дверях кухни, с ребёнком на руках. Она смотрела перед собой, в одну точку. Но, казалось, ничего не видела из-за пелены слёз. Посередине кухни стояло ведро, где сверкали осколки зеркала. Андрей проглотил комок, понимая, что натворил.

Он хотел подойти к девчонке, обнять её, попросить прощения перед тем, как уйти. Но та, шарахнувшись в сторону, плюнула Андрею в лицо. Он прошёл в ванную, умылся, вытерся полотенцем. Потом достал из встроенного шкафа кашемировое пальто, уложил на груди белоснежный шарф таким образом, чтобы был виден узел галстука. Взял кейс и снял цепочку, открыл замки на дверях.

Кипарисовый аромат парфюма Андрея — таинственный, стойкий, шикарный — казался видимым. Он, словно райское облако, летел вниз по лестнице. Даже мусоропровод переставал вонять, и машины газили не так сильно. Озирский знал, что навсегда покидает дом, ставший его надёжным убежищем в октябре девяносто третьего.

Теперь и сюда придётся забыть дорогу — как на улицу Типанова в Питере и на средиземноморский остров. Но на детей Андрей будет платить обязательно. Слабые страдать не должны. Как уверенный в себе человек, он был великодушен.

Подойдя к казённой «вольво», на которой он во время командировок гонял по Москве, Андрей открыл дверцу. Он достал щётку, скребок и принялся числить машину от липкого апрельского снега. То место, куда угодил Липкин плевок, жгло, и даже ветер не мог охладить кожу.

Нет, не надо больше сюда приезжать — слишком больно. Вон там круглый павильон метро, где Франсуаза ждала его днём шестого октября, после расстрела парламента. И бросилась навстречу, повисла на шее, осыпала поцелуями.

А потом они бежали к Садовому кольцу. Фрэнс, смеясь и плача, рассказывала, как пережила эти страшные дни. Тогда Андрей впервые услышал о Татьяне и Олеге Величко, об их сыне Руслане. А сам поражался чисто репортёрской оперативности Фрэнс, которая уже знала о нависшей над столицей угрозе теракта — самого масштабного в её истории.

Какой доверчивой, юной, восторженной казалась тогда Липка Бабенко! Она льнула к Франсуазе, как к родной матери, рыдала у неё на груди. А теперь спокойно сказала Андрею: «Ведь ты освободился…» Казалось, что вместе с косой ниже пояса девчонка отрезала часть своей души.

Может быть, Таня Величко согласится пустить Озирского в одну из комнат. Тогда и с Божком будет легче общаться. Наплевать, что центр далеко — машина есть. Зато к офису гораздо ближе, чем со Звенигородки, не говоря уже о тёткиной квартире.