Четвёртая четверть - Инна Тронина

Впрочем, можно ничего не объяснить. Таня с Русланом всё равно не откажут. Жаль только, что Оксана может неправильно всё понять и оскорбиться из-за сестры. Тогда она, если она, не вникнув в суть дела, порвёт с Андреем. Как говорится: «Пришла беда — отворяй ворота!» Неужели придётся потерять и Оксану? Правда, жжение в сердце немного ослабло. Наверное, можно уже ехать.

Когда Озирский выворачивал со двора Липкиного дома на улицу Красная Пресня, выглянуло горячее весеннее солнце. Снег тут же вспыхнул золотом, раскис в лужах. Пришлось закрыть глаза, чтобы не ослепнуть. Хорошо, что в «бардачке» нашлись тонированные очки.

Управляя одной рукой, Озирский надел их, опустил козырёк над лобовым стеклом. Потом подумал и открыл люк на потолке. В салон ворвался звонкий гомон утренней улицы. И Андрей решил, что от жизни ещё можно ждать добра. Он смотрел на симпатичного крысёнка, болтающегося прямо перед глазами, и пытался забыть утренний инцидент.

Работа спасёт, вылечит, как бывало всегда. И мерзавцу, который отнял у Роди и Ксюши Колчановых эту весну, Андрей обязательно воздаст по заслугам. Подумав, что у светофора просто так стоять скучно, Озирский взял лежащий рядом мобильный телефон и набрал номер Дмитрия Буссова.

Руслан Величко

Ну, и улёт же получился! Я только успел от врача прийти и поставить чайник, как зазвонил радиотелефон. Я сразу проверил, кому там неймётся. У меня очень дерёт горло, и совершенно не хочется разговаривать. Я всыпал в рот горсть шариков «Эм энд эм», чтобы немного поправить голос.

Оказалось, что звонит Серёжка Нилов. Наверное, хочет уроки сказать. Я ведь болею. До этого подходила мать, записывала. Я её попросил, потому что пришлось долго торчать в Новогиреево. Но всё-таки парень тот нашёлся. Имени его я так и не узнал. Он представляется «погонялом»*. Узнав, что я — Божок, он рассказал мне всё. И не пришлось выдавать легенду, придуманную на всякий случай.

— Алё! — Я запихал в рот ещё одну порцию цветных горошков. — Серый, ты?

Попугай Сергей в клетке ожил, заболтался в кольце. Решил, наверное, что я к нему обращаюсь. Мать его привезла вчера от доктора. А я всё никак не могу выбрать время, чтобы обучить птичку новым словам.

Примчался Вилька, таща в зубах поводок. Мы в это время всегда гулять ходим. Я бы взял его, да на метро надо ехать. И в госпиталь с собакой не пустят. Так что надо успеть вывести его пораньше. Я грохнулся в кресло, затащил Вильку к себе на колени. Он скулит, смешно так трясёт бородкой и усами, лапами месит воздух.

Сейчас бы от Серого отвязаться, а то бедняге Вильке неизвестно когда придётся пописать. Мать вернётся поздно. Всё-таки она уехала на службу. Боится начальства, хоть сможет на мои деньги прожить несколько лет, не работая. Но матери без тёток, с которыми общается, скучно. Надо посплетничать, наряды им показать, кофе вместе попить. Ладно, пусть…

— Я! Я! Слушай, а у нас Елизавета Андреевна умерла… Прямо во время урока, в классе! Мы все видели…

— Чего-о? — Я едва не подавился горошинами. — Историчка?…

— Ну! У нас же первый урок был. Мы сидим в классе. Нам открыла Ирка Фомина. Ей Елизавета ключ дала. Сказала, что подойдёт позже. А потом вдруг входит, почти вбегает. Мы встаём, а она улыбается. Мы даже ничего не заметили…

Я выпал в осадок. Наша историчка Елизавета Андреевна была очень весёлой и доброй. Но на меня почему-то в последнее время взъелась. В третьей четверти мне тройку поставила. Я успел прямо перед каникулами «пару» схватить. Не выучил историю, потому что накануне выполнял задание агентства.

Меня попросили помочь поймать хулигана, который нападал на водителей троллейбусов. Одного ножом ударил и убежал. Потом его опять на линии видели. Это было в Кузьминках. Мне пришлось покататься по разным маршрутам с рацией под курткой. Наверное, тогда я и простудился. А. может, и не тогда, всё равно.

Когда этот тип залез в троллейбус, было уже одиннадцать вечера. У него с водителем счёты были. Бандит грозился его убить. Ну, и стал ломиться в кабину. А я тем временем по рации вызвал группу. Троллейбус остановили, и дядьку повязали. Мне гонорар обещали, но пока не выплатили. Просили до первого апреля подождать. А потом — до пятнадцатого.

Понятно, что до дома добрался я ночью. Уроки никакие не сделал. А Елизавета меня вызвала. Я честно сказал, что у меня были дела, я после уроков пересдам. А она улыбается и не верит.

— У тебя, Руслан, никаких дел, кроме учёбы, быть не должно! — заявила она перед всем классом. — Вот вырастешь, тогда и дела появятся…

Потом поставила двойку в журнал и сказала, что исправить её можно после уроков. Я всё выучил, а она заболела. И я остался при своих. Елизавета часто бюллетенила. Похудела сильно — все заметили. Когда пришла к нам преподавать, очень толстая была. А потом у неё даже кожа складками обвисла.

— Серый, ты говори нормально!

Я, конечно, на мёртвых насмотрелся. Но историчку в таком виде представить не мог.

— Она журнал на стол бросила, голову назад закинула. А я вижу, что глаза у неё закатились! — рассказывал Серый. — И вдруг она как грохнется на пол! Даже портреты на стенках закачались. А перед этим вдруг запела: «Ах, как кружится голова, как голова кружИтся!» Мы все бросились к ней. Ника Марущенко в медкабинет побежала. А Елизавета щекой подёргала немного, и затихла.

— И что дальше? — Я даже про «пару» забыл. Простил ей всё. Надо же, ведь и не старая ещё была! Пятьдесят лет всего.

— Мы и не поняли сразу… думали, что обморок. Ермолаева схватила с подоконника лейку, на Елизавету вылила. Потом медичка прибежала, прямо в пальто. Она и до кабинета дойти не успела — из коридора позвали. Когда «скорая» приехала, нас всех выгнали в коридор. Завуч с директором примчались! Потом Алла Семёновна к нам вышла и сказала, что Елизавета Андреевна скончалась. Она сердечница была. А позавчера племянницу у неё убили…

— Блин горелый! — У меня над бровью так лоб заболел, что искры из глаз посыпались. — А что с племянницей было? Её вправду убили?

— Не знаю. Так учителя говорили. Они же всего никогда не расскажут. Алла Семёновна пока будет у нас историю вести. Сегодня, в натуре, никакого урока не было. Вся школа на ушах стояла. Я видел, как Лизавету несли на носилках. Она была завёрнута в чёрную плёнку. Девчонки в туалет удрали, а мы смотрели. И в окно видели, как «скорая» со двора уезжала…

На кухне засвистел чайник. Я побежал его выключать. Налил кипятку в кружку, подошёл к телефону. Очень хотел пить, и горло болело.

— Ты сам-то скоро поправишься? — спросил Нилов, когда я опять взял трубку. — Мы пораньше с русского ушли. Нас отпустили, вот я и звоню. Второй раз уже, потому что тебя не было. Ты спал, да?

— Спал! У врача был. Не знаю, когда выпишут. У меня всё ещё температура, и горло всё красное. Слышишь, какой голос хриплый?

Я осип до неприличия, а ведь ещё в госпиталь ехать. Собака скулит у дверей, её выгулять надо. А я из-за Лизаветы сижу, как треснутый.