Записки датского посланника при Петре Великом. 1709–1711 - Юст Юль

11-го. Была память святого Андрея и вместе с тем праздник царского ордена. Царь, в качестве шаутбенахта, давал пир на Петербургском кружечном дворе и сам обносил (гостям) вино и другие напитки. Снова открылась пальба и началась выпивка. Вечером сожжен был прекрасный фейерверк. Царь роздал мне и большей части офицеров мечи, взятые им у шведских офицеров в битве под Полтавой. Ночь мы провели в разъездах из одного дома в другой и (всюду) ели и пили; многочисленные шуты, сидя рядом с царем, кричали, свистели, курили и пели. Патриарх Зотов так напился, что всюду спал за столом и в присутствии царя, державшего ему свечу, мочился (прямо) под стол. Женщины со всего города неотлучно находились при (компании).

Ввиду затруднений, с какими, как объяснено выше, сопряжен порою доступ к царю, я воспользовался нынешним (обедом), за которым сидел с ним рядом, чтобы, согласно приказанию моего всемилостивейшего государя и короля, переговорить с ним о разных вещах[125]. Во время этой беседы царь весьма благосклонно и охотно слушал меня и отвечал на все, что я ему говорил. Однако известное лицо, стоявшее за (нами), предостерегло меня и заверило, что (само оно) слышало, как царь сказал по-русски генерал-адмиралу, что в настоящее время ему очень не хочется говорить со мной о делах. Но так как поручение моего короля требовало, чтобы я снесся с царем, не упуская времени, то я продолжал разговор, и он снова стал слушать меня с прежней сосредоточенностью и вниманием. Тут, зная положительно — получив, как сказано выше, заверение, — что (в данную минуту) ему докучны мои речи, я с величайшим удивлением убеждался, до какой степени он умеет владеть своим лицом и как ни малейшей миной, ни (равно своими) приемами (он) не выдает своего неудовольствия либо скуки.

12-го. Царь кушал у себя дома. Любопытно, что повар его бегал по городу из дома в дом, занимая для хозяйства у кого блюда, у кого скатерти, у кого тарелки, у кого съестных припасов, ибо с собой царь ничего не привез.

14-го. Я потребовал подвод (лак называются в России крестьянские повозки (или) сани с лошадьми:), чтоб выехать в Москву прежде царя и прибыть туда одновременно с ним, (ибо), как мне (тогда) говорили, он в скором времени собирался в Москву.

Я ежедневно просил позволения осмотреть флот, но (русские) отговаривались то тем, то другим, так что в этот мой (приезд в Петербург) я ничего не видал, кроме адмиралтейской верфи и собрания моделей, которые царь сам повел меня смотреть.

Все здания адмиралтейской верфи, склады, дома и другие сооружения построены из дерева. Верфь занимает четырехугольную (площадь), ограниченную с одной стороны Невой, а с трех прочих низеньким валом в виде плотины, вдоль которого снаружи тянется небольшой сухой ров.

15-го. После полудня я отправился на адмиралтейскую верфь, чтобы присутствовать при поднятии штевней на 50-пушечном корабле, (но) в тот день был поднят один форштевень, так как стрелы (козлы) оказались слишком слабы для подъема ахтерштевня[126]. Царь, как главный корабельный мастер (должность, за которую он получает жалованье:), распоряжался всем, участвовал (вместе) с (другими) в работах и, где нужно было, рубил топором, коим владеет искуснее, нежели все прочие присутствовавшие (там) плотники. Бывшие на верфи офицеры и другие лица ежеминутно пили и кричали. В боярах, обращенных в шутов, недостатка не было, напротив, (их собралось здесь) большое множество. Достойно замечания, что, сделав все нужные распоряжения для поднятия (фор)штевня, царь снял перед стоявшим тут генерал-адмиралом шапку, спросил его, начинать ли, и (только) по получении утвердительного ответа (снова) надел ее, а затем принялся за свою работу. Такое почтение и послушание царь выказывает не только адмиралу, но и всем старшим по службе лицам, ибо сам он покамест лишь шаутбенахт. Пожалуй, это может показаться смешным[127], но, по моему мнению, в основании (такого образа действий) лежит здравое начало: царь (собственным примером) хочет показать прочим русским, как в служебных делах они должны быть почтительны и послушны в отношении своего начальства.

С (верфи) царь пошел в гости на вечер к одному из своих корабельных плотников.

Хотя за все время моего пребывания в Петербурге мне не пришлось видеть стоящий под (городом) царский флот, но зато я получил от вице-адмирала Крейца нижеследующую его роспись[128].

В то время (начальствующими лицами) царского флота были: генерал-адмирал Федор Матвеевич Апраксин, старший по нем — вице-адмирал Корнелиус Крейц, (затем) шаутбенахт Comte Jean de Bousi[129], родом итальянец, командующий галеями, 10 капитанов да еще несколько менее значительных офицеров. (Апраксин, в сущности, лишь) показной адмирал и в морском деле ничего не понимает. Определен (он) на эту должность по той только причине, что вообще над армией, над флотом, в пограничные крепости и т. и. царь никогда не назначает начальником иностранца, а всегда природного русского, хотя бы он решительно ничего в деле не смыслил. Чтобы заправлять (делом) и пускать (его) в ход, царь сажает под русским иностранцев; [иностранцы делают дело], а русский пожинает лавры.

16-го. После полудня на вышеупомянутом 50-пушечном корабле[130]в присутствии царя был поднят (и) ахтерштевень, чего раньше сделать не могли вследствие слабости стрел. Как и (в прошлый раз), всем распоряжался сам царь, выказывал генерал-адмиралу прежнее почтение. (На) корабль поднят был также шпангоут, потом флаг и гюйс. (Гюйс) был красный, с голубым из угла в угол Андреевским крестом, обведенным по краям белой полоской. При этом выпалили также из орудий и произошла добрая выпивка, каковой начинаются и кончаются все русские торжества.