Кровавая Роза - Николас Имс

Зато в памяти отложились слова дяди: «Парни – как еноты. Пронырливые и хитрые, им лишь бы чем-нибудь полакомиться. И тебя они боятся больше, чем ты их».

Когда Тэм объяснила ему, что предпочитает девушек, Браниган тут же несколько переиначил свое предостережение: «Девчонки – как койоты. Бродят стаями, шумят и спать не дают, а отпугнуть их можно только огнем».

– Ты чего ждешь? – послышался голос из шалаша, приглушенный шкурами, накинутыми на деревянный остов.

Поспешно отогнав мысли о Бранигане и его дурацких советах, Тэм нырнула под полог. Внутри было темно и пахло хвоей. Что-то коснулось щеки Тэм, а потом пальцы взъерошили волосы, а к губам прижались влажные теплые губы. Во рту затрепетал настойчивый язык, и у Тэм сладко защипало внизу живота. Мозолистая рука скользнула между ног, и Тэм забыла обо всем.

Она порывисто ответила на ласку; послышался гортанный стон, и тело фермерской дочки содрогнулось, будто в купальную лохань ударила молния. Девушка сдернула с себя рубаху, а Тэм нетерпеливо высвободилась из кожаного плаща, извиваясь, как змея, сбрасывающая кожу до времени. Отбросив наконец-то и плащ, и рубаху, Тэм подумала, что сейчас замерзнет, но ее обжигало как огнем.

Во влажной духоте шалаша они провели около часа, а потом, держась за руки, пошли к опушке леса. Тэм и в самом деле кое-чему научилась.

Фермерская дочка поцеловала Тэм еще раз и бегом вернулась домой. Тэм медленно побрела к амбару – ноги дрожали и подгибались так сильно, что она едва могла идти, а вдобавок она мысленно перебирала в памяти события последнего часа, будто разглядывая чужеземную безделушку или белую раковину, подобранную на каменистом сером берегу ее жизни.

Тут в амбаре раздался дикий, обезумевший вопль – Брюн пришел в себя.

На рассвете в амбар явился фермер с корзинкой яиц, головой молодого сыра и запасом ароматного свежемолотого кофе.

– Из самого Бастиена привезли, – гордо объяснил он. – С его помощью я раньше всех урожай собрал.

Вольное Облако поблагодарил фермера и занялся приготовлением завтрака, а Роза курила сигару и смотрела, как закипает чайник. Кьюра подшучивала над Тэм и фермерской дочерью («Вы за руки держались? Когда свадебку сыграем?»), а Брюн уныло сидел в стойле.

Спутанная шевелюра закрывала лицо шамана, но поникшая голова и плечи ясно давали понять, что Брюну очень стыдно. Он то и дело шмыгал носом, утираясь громадной ладонью.

Роза принесла ему плошку яичницы и кружку крепкого черного кофе. Тэм думала, что наемница устроит ему выволочку за происшествие в Верхнопуле, но Роза погладила его пунцовую щеку и утерла одинокую слезинку. Они долго о чем-то беседовали: Брюн взволнованно басил, а Роза нашептывала какие-то слова утешения, будто конюх, успокаивающий пугливого жеребенка.

– Что? Ты серьезно? – внезапно воскликнул шаман. – А как же заказ?

– Заказ подождет, – сказала Роза. – Но если вдова не врет, то нам надо с тобой разобраться, иначе мы не выживем.

Брюн исподлобья поглядел на Розу:

– Спасибо.

– Всегда пожалуйста. – Роза вручила ему кружку горячего кофе. – Не забудь поблагодарить Тэм – она спасла тебе жизнь. Я б тебя точно убила.

К полудню они добрались до деревушки в долине между холмов. Роза объявила привал и отправила Брюна с каким-то поручением в деревню. Вскоре после этого из седельной сумки Розы послышались крики.

Роза подбежала к кобыле и вытащила из сумки небольшой стеклянный шар, который Тэм помнила еще по Борфорду.

Раньше шар был темным, почти черным, а теперь в нем виднелась мужская голова с резкими чертами и встрепанной светлой шевелюрой, поседевшей у висков. На губах мужчины играла лукавая улыбка; Тэм никогда с ним не встречалась, но сразу же поняла, что это и есть Золотой Гэб.

– Розочка, привет! Это я, папа.

Роза держала шар на вытянутой руке, словно боялась, что из него вот-вот вылупится какое-то адское создание.

– Пап, ты же знаешь, что я тебя вижу. Можешь не говорить, что это ты. И не кричи, пожалуйста. Я тебя прекрасно слышу.

– Вы где? – завопил Гэб. – У вас все в порядке? Ты слыхала про орду?

– Пап, мы с тобой уже это обсудили. Честное слово, мы не полезем в битву с ордой.

Гэбриель с облегчением вздохнул:

– Вот и славно. Только…

– Что? – настороженно прянул ушами Вольное Облако.

– Орда прорвалась через Хладнопламенный Перевал. Не знаю как, – сказал Гэб, опережая расспросы. – Может быть, наемников было маловато, не хватило сил удержать перевал. Наверное, туда еще не все подтянулись. Зима выдалась суровая, горные тропы завалило снегом… Людям тяжело пробираться по сугробам, а вот орде в самый раз. Им великан дорогу прокладывает.

Тэм представила, как Бронтайд играючи сметает снежные завалы, будто мальчишка в первый снегопад.

– И что теперь? – спросила Роза. – Куда направилась орда?

Гэб покачал головой:

– Неизвестно. Может быть…

– Мама!

Роза вздрогнула и покосилась на Вольное Облако, который стоял рядом. Теперь она не держала шар в вытянутой руке, а сжала его в ладонях, как птенца, выпавшего из гнезда.

– Мама, ты где?

В шаре появилось еще одно лицо, близко-близко. Заморгал зеленый глаз, блеснули зубы, потом по стеклу скользнула ладошка.

– Вот, – приглушенно послышался голос Гэба. – Держи вот так.

Изображение в шаре смазывалось и дрожало, но наконец сложилось в личико сильфочки: тонкие черты лица, узкий прямой нос, изумрудные отцовские глаза, будто пронизанные солнцем, серебристые длинные волосы, отливающие зеленью, и совершенно материнская улыбка.

– Привет, мамочка! Ты где?

– Здравствуй, Зарянка. Мы с папой на севере, в Каскаре. А ты где?

– Вот же я! – закричала девочка, прижимаясь носом к стеклу. – Видите?

– Видим, видим, – сказал Вольное Облако, склонившись к шару. – Ты очень красивая, солнышко.

Послышалось довольное хихиканье:

– Дедушка говорит, что я первая красавица во всей Кормежной Шути.

– Первая красавица за пределами Кромешной Жути, – поправил ее Гэб. – И помнишь, мы же с тобой договорились не называть меня дедушкой.

– Потому что дедушки старые?

– Совершенно верно.

– Но ты же тоже старый!

Гэбриель расстроенно вздохнул:

– Ладно, поговори с мамой.

– Мы приехали в гости к тете Джинни и дяде Клэю, – объявила Зарянка. – У них тут лошадки – и твоя, и папина, и дедушкина. А Талли взяла меня покататься, вчера. – Она гордо показала три пальчика. – Ей уже четырнадцать, вот.