Последнее странствие Сутина - Ральф Дутли

Потом наступает день просветления, когда он понимает, что мир состоит не из одних лишь воспаленных глаз и его чуда-лекарства. И что фармацевтические империи так же смертны, как и китайские императоры. Он отправляется на поиски многоцветной вечности, возлагает на себя эту миссию и прибывает в столицу живописи. Еще перед самым началом войны он успел побывать в Европе, где десятками покупал ренуаров, сезаннов, но также картины Матисса и Пикассо. Затем, в 1922 году, строит в Мерионе недалеко от Филадельфии музей для своих сокровищ, призванный развить у сотрудников фабрики по производству аргирола способность удивляться, промыть им глаза, чтобы они постигли красоту искусства. Он охотно берет на работу и белых и черных, ведет дела как либеральный предприниматель, которого искренне волнует благополучие его сотрудников. Любит африканское искусство, с тех пор как мать брала его на методистские церковные службы, где он рано начал общаться с темнокожими детьми. Антисептик – это еще не вершина человеческого духа. Возвысьте ваши продезинфицированные очи, взгляните на картины, рядами висящие друг над другом. Сокровищница почти заполнена, но тут охотничий инстинкт фармацевта возрождается с новой силой.

O просветление взора! В декабре 1922 года он снова появляется в Париже, и впереди него – слух о тысячах долларов, что пронесутся по узким улочкам от бульвара Сен-Жермен до самого берега Сены. Он прочесывает галереи, объединившись с Полем Гийомом, коллекционером и галеристом, специализирующимся на африканском искусстве, вышагивает, словно американский Наполеон, по улице Бонапарта. Строгий взгляд сквозь стекла очков, и тут же – жизнерадостность и приветливость, внезапные раскаты смеха. Глаз фармацевта – строг и требователен, глаз одержимого живописью – полон энтузиазма и волнения. Вся человечность основывается на радости очей, безумных наслаждениях для глаз. Альберту Кумсу Барнсу пятьдесят. Он не хочет покупать мазню, он разыскивает гениев. Монмартр и Монпарнас наэлектризованы присутствием американского Креза, галеристы навостряют уши в ожидании, когда на их улицах зазвенят доллары. Кому повезет на этот раз, кто станет на этот раз состоявшимся человеком?

Америка создала его, теперь он хочет подарить что-то Америке, рай для взора, наполненный шедеврами современной живописи, лучшим из того, что можно получить за полновесные, добротные доллары. У Гийома он натыкается на Маленького кондитера Сутина и не верит своим фармацевтическим глазам. Маленький подмастерье – это неслыханно, ничего подобного еще не бывало в живописи. До сих пор художники обходили вниманием мальчиков-кондитеров. Гийом обнаружил его, когда ходил к одному художнику смотреть картину Модильяни. Внезапно его взгляд падает на этого невероятного поваренка, и он кричит внутри себя: шедевр! Но остается внешне равнодушным, чтобы не нагнать цену.

Красное, необузданное торжество красного: киноварь, кармин, пурпур, амарант, вишня, крапп, багрянец, рубин… Это мальчик-кондитер, которого Сутин рисовал в Сере: по имени Реми Зоккетто, семнадцати лет. Наказанный огромным, оттопыренным правым ухом и с красным платком, закрывающим левую руку, так что она смотрится как обрубок. Большое кроваво-красное пятно на животе, отмечающее то место, где поселяются язвы желудка. Картина, которая изменит жизнь Сутина. Да, это его завоевание Америки. Барнс вне себя от восторга.

Wonderful, wonderful… Show me more![13]

В течение двух недель Гийом возит его по всему городу на своем блестящем автомобиле «испано-сюиза», они прочесывают все галереи. Охотничий инстинкт возбуждается каждый день, никогда не насыщаясь. Вот и сейчас он немедленно хочет увидеть продавца Мальчика-кондитера. Зборовский застигнут врасплох, вначале он даже не понимает, что Барнс приехал ради этого ужасного Сутина, пытается продать ему картины Модильяни, которые после смерти итальянца приносят кругленькие суммы. Нет, не в этот раз.

Я хочу видеть картины этого Сутина, вы что, не понимаете?

Фармацевт из Филадельфии теряет терпение. Наконец ошеломленный Збо становится на колени и начинает вытаскивать из-под продавленного дивана холсты, один за другим, искоса поглядывая на сумасшедшего американца. Гийом делает Збо знак бровями.

А мистер Аргирол только бормочет свое wonderful… wonderful…

Барнс в упоении покупает больше пятидесяти картин, иные люди на Монпарнасе говорят, что даже семьдесят, а кое-кто утверждает, что и все сто. Слухи Монпарнаса – громадное увеличительное стекло. Вот он стоит посреди гостиной Зборовскго и громогласным голосом всесильного бога фармацевтики объявляет:

This one, and this one, and this one…[14] – как будто в неделе не всего лишь семь дней. Он скупает их по цене конфет, по пятнадцать, двадцать, максимум тридцать долларов за штуку. В первом же пароксизме берет пятьдесят две картины Сутина. По цене нескольких упаковок аргирола, дезинфицирующего средства для глаз. Но боги фармацевтов творят легенды, создают новую ауру притяжения и притягательности.

У Монпарнаса появилась собственная американская сказка, которую ее жители лихорадочно пересказывают друг другу. Запинаясь от возбуждения, судачат о том, как появился этот американец и как вытащил Сутина из болота спившихся художников Монпарнаса, протянув ему одну руку и сжимая в другой кипы долларов, за которые можно купить все, что угодно, в мире. Раньше, когда молчальник из Смиловичей едва держался на ногах от голода, он вызывал лишь жалость. Теперь возникают зависть и недоброжелательство, верные спутники успеха. Сколько непризнанных гениев всю жизнь напрасно ждали своего фармацевтического бога, чтобы он, как Барнс, вошел к ним в логова, в их грязные мастерские и, указывая пальцем на холсты, громко провозгласил: This one, and this one, and this one…

Когда доктор Готт вошел в белую палату, это сразу напомнило художнику Сутинхаиму появление американского миллиардера в его жизни. Целитель всеобщего воспаления глаз! И бог фармацевтов распорядился доставить свою добычу из картин Сутина в Гавр. Отныне на вилле в Мерионе под Филадельфией появится его первая миссия в Новом Свете, уже в 1923 году картинам удается перенестись через океан.

Одурманенный художник хочет приподняться на помосте и шепнуть двум водителям катафалка:

Когда-то у меня тоже был шофер, слышите? И комфортабельный автомобиль Збо был в моем распоряжении.

Но его голос не достигает водителей, занятых поиском узких проездов через карликовые деревни. Его голос где-то далеко, он погружен в мягкий, ватный поток воспоминаний, уготованный ему морфинным раствором.

Зборовский, польский поэт, превратившийся в маршана, который обожает белые костюмы и белые туфли, наконец-то приобрел себе автомобиль и нанял шофера, месье Данероля. Ранняя смерть Модильяни пробудила наконец у коллекционеров страсть к его картинам, а после налета Барнса американцы приезжают один за другим и оставляют на журнальном столике пачки долларов.