Легкое дыхание - Иван Бунин

Гриша насторожился.

— Да, — ответила Наталья Борисовна. —Обещался сегодня быть у нас.

— Вот как! — сказала Софья Марковна. — Этоинтересно. Павел, пойдем к Наталье Борисовне?

Профессор, запинаясь, отказался:

— Нет, ты уж будь добра, иди одна; мне он не интересен,да и надо вовремя лечь в постель.

— Да, он не интересен, — подтвердилВикентьев. — Я с ним встречался. Говорит как по писаному, но все это неново и хорошо только на словах. «Нельзя объять необъятного»… Да и сам ЛевНиколаевич-то, кажется, уж соскучился забавляться…

Заговорили о том, что влияние Толстого проходит, что Толстойвелик как романист и слаб как философ, что он умеет только отрицать и ничего недает положительного… Гриша внимательно слушал. Слова Викентьева заставили егозадуматься.

«Болван! — думал он про Викентьева. — Но это-то,пожалуй, отчасти и правда… Не ново-то не ново…»

Посидели еще, не зная, что делать. Всем было хорошо, но всечего-то ждали. И когда Наталья Борисовна сказала, что хочется чаю, поднялисьочень живо, словно исполнили обязанность.

У крыльца профессор и Викентьев откланялись. Остальные вошлив дом. В сумраке на балконе кто-то медленно поднялся со стула.

— Здравствуйте! — сказал приятный важный голос.

— Ах, это вы, Алексей Александрович! — воскликнулаНаталья Борисовна, дружески пожимая ему руку. — Очень, очень рада васвидеть… Что же это Гарпина не зажгла вам лампы?

— Она у Петра Алексеича.

— Разве он приехал?

— Да, мы уже беседовали с ним. Он пошел в кабинетобливать голову водою.

Наталья Борисовна покраснела. «Ах, боже мой, как нарочно!» —подумала она, но тотчас же весело сказала:

— Ну, господа, вы незнакомы? Знакомьтесь, знакомьтесь,пожалуйста…

VIII

По всем комнатам пахло сигарами. Из кабинета раздавалисьмужские голоса, слышны были сиплые вскрикиванья Ильи Подгаевского, странногосубъекта, безотлучно пребывавшего при Петре Алексеевиче и участвовавшего вовсех его попойках. Петр Алексеевич редко появлялся один и на этот раз привез ссобой еще какого-то военного доктора, которого называл Васей, и своего секретаря,Бобрицкого, молодого человека, очень похожего на жирафа своей маленькой головойи большой, длинной фигурой в клетчатой паре.

Среди сидящих и разговаривающих за круглым столом в яркоосвещенной гостиной Каменский резко выделялся своей высокой фигурой и одеждой.Присутствие его одних смущало, других очень интересовало. Марья Ивановнабоялась взглянуть на него и, махая в раскрасневшееся лицо платком,быстро-быстро заговаривала то с тем, то с другим так, словно отвечала наэкзамене. Грише очень хотелось уйти с ней на качели в сад, но он знал, чтобудет спор, так как заметил, с какой порывистой приветливостью пожал рукуКаменского Игнатий: очевидно, рад новому человеку, с которым можно сцепиться.Однако разговор шел пока незначительный. Поддерживал его только агроном,человек в золотом пенсне, всегда сдержанный, вежливый и элегантный (агрономиейон занимался теоретически, в городе). В тон ему держался и Бобрицкий. Немногоотодвинувшись от стола и вытянув ноги, он держал стакан чаю в руках и, когдапил, далеко отставлял мизинец, украшенный перстнем с большим куском бирюзы.

— Вы позволите вам чаю? — с легкой запинкойспросила Наталья Борисовна Каменского.

И все тотчас с любопытством обратились в его сторону:откажется или нет? И что возьмет к чаю?

— Пожалуйста, — очень вежливо ответил Каменский.То, что он приветлив, тоже немного удивляло всех.

Верно, он знал, что Примо устроили сегодня вечер столстовцем, знал, что за каждым его движением будут следить, будут оглядыватьего одежду, и потому надел чистую рубашку, умылся, причесал бороду и густыерусые волосы, подстриженные в скобку. Теперь его открытое лицо было красиво.

Подошел еще гость, статистик Бернгардт, бородатый, сумрачныйчеловек. Он недавно вернулся из Сибири, и Грише казалось, что это суровыесибирские мужики приучили его быть таким скупым на слова. И теперь он молча селв угол со стаканом чаю и принялся рассматривать волосы в своей большой темнойбороде. Каменский тотчас заговорил с ним о Сибирской железной дороге. Бернгардтотвечал отрывисто, а все поглядывали на них, как бы спрашивая: какой интереспредставляет Каменскому железная дорога? Ведь «они» отрицают цивилизацию!

Вдруг агроном почтительно промолвил:

— Правда, что Лев Николаевич не совсем здоров?

— Да, да, — поспешил ответить Бобрицкий, — ячитал недавно сам.

— Нет, неправда, — ответил Каменский. — Янедавно имел о нем известия.

Бобрицкий поднял брови.

— Но я же сам, своими глазами читал в «Новомвремени»! — сказал он.

— Вы не верьте. Газеты для того же и существуют, чтобывыдумывать неправду, — возразил Каменский с снисходительной улыбкой.

Игнатий задвигался на стуле.

— Ну, знаете, это слишком сильно сказано! —проговорил он с неприятной улыбкой.

— А где он теперь? В Ясной Поляне? — перебилаМарья Ивановна.

— Что вы?

Каменский спросил очень ласково, но Марья Ивановнасмешалась. Она встряхнула локонами и с трудом выговорила:

— Правда, что он только лето живет в деревне?

— Да, вот это правда.

Все переглянулись и помолчали. Каменский налил в блюдце чаюи уже начал говорить с агрономом о рамочных ульях, как вдруг Софья Марковнавыговорила громко и насмешливо:

— А правда, что он уже сменил пресловутую блузу накостюм велосипедиста?

— Вот это опять неправда, — уже совсем важнымтоном возразил Каменский.

Снова переглянулись, а Игнатий издал какой-то носовой звук.

— Я, собственно, не понимаю… — начал он, собираяхлебные крошки.

Но в это время раздался насмешливо-отчетливый голос ПетраАлексеевича:

— А правда, что мы с Илюшей еще пьяны?

Все живо обернулись.

Улыбаясь, Петр Алексеевич медленно шел с коробкой сигар водной и с дымящейся папиросой в другой руке, немного приподняв плечи и неповорачивая головы, как уходят богатые люди из ресторанов среди кланяющихсялакеев. После холодной воды он посвежел и ободрился; слегка прищуренные глазаблестели, смуглое припухшее лицо было весело. И как всегда, он был оченьпредставителен; небольшое брюшко, туго обтянутое жилетом, не портило еговысокой, плотной фигуры; ноги сравнительно с ней были тонки, но стройны.

Зато маленький, тщедушный человек, который шел за ним вдлинном черном сюртуке, производил странное впечатление; старческое лицо его,лицо скопца и алкоголика, было желто и испито; длинные, монашеские волосыжидкими темными космами падали на плечи; маленькие агатовые глаза неестественноблестели.