Филипп Орлеанский. Регент - Филипп Эрланже

Крики умирающего отдавались в пустых залах дворца.

Когда Людовик XIV приходил в себя, он видел вокруг только священников. Это продолжалось еще тридцать шесть часов.

«Господи, смилуйся надо мной! Прибери меня поскорее», — шептал умирающий.

В четверть девятого утра 1 сентября герцог де Буйон появился на золоченом балконе, выходившем в мощенный мрамором двор, и воскликнул:

«Король умер! Да здравствует король!»

И тогда послышался шум, напоминающий грохот прилива. Сто швейцарцев и королевская стража выстроились рядами по обе стороны галереи дворца, которой проходили придворные. Стоял ясный день, и лучи солнца отражались в зеркалах, играли на трехцветных плюмажах солдат, на орденских лентах и черном бархате.

Герцог Орлеанский, слегка побледневший, провел кортеж в покои нового короля, где тот находился под присмотром своей гувернантки, мадам де Вантадур. Ребенок был в фиолетовом кафтане с белой перевязью и в шляпе, длинные перья которой свисали на его очаровательное личико. Он еще не был знаком со своим двоюродным дядей, о котором ближайшее окружение отзывалось так недоброжелательно, и на лице ребенка отразился испуг. Но Филипп сумел вложить в свой поклон столько изящества, столько уважения и любви, что сердце бедного сироты, наделенного теперь огромной властью, было завоевано навсегда.

«Сир, — обратился к нему принц, — я пришел засвидетельствовать свое почтение вашему величеству как первый среди ваших подданных».

С семи часов утра в большой зал парламента стали стекаться его члены в красных мантиях, среди которых выделялись черные одеяния государственных секретарей и одетый в фиолетовый бархат канцлер с золоченым головным убором.

Герцоги и пэры в белых перчатках и в расшитых длинных мантиях напоминали оперных персонажей. Прихрамывая, появился герцог Менский; он приветствовал собравшихся, не пряча сияющей улыбки, — президент парламента обещал ему полный триумф. Тотчас же вошел и молодой герцог Бурбонский.

Гиш расположил вокруг дворца стражу, а в зале заседаний было немало переодетых его людей. В ложах, отведенных «для зрителей», высокомерный лорд Стерс сидел рядом со скромным Дюбуа.

После мессы в Сен-Шапель герцог Орлеанский появился в Золоченом зале, отведенном для магистров и грандов, и сразу почувствовал устремленные на него сотни глаз.

В свои сорок один год Филипп уже ничем не напоминал блестящего героя сражения при Неервиндене. Солнце Испании подзолотило его кожу, а избыток спиртного придал ей красноватый оттенок. Близорукость все увеличивалась, и он вынужден был постоянно щуриться. Нос, чувственные губы потеряли свои изящные очертания, двойной подбородок выдавал наличие в его жилах баварской крови, а ступал он тяжело, «как водонос».

Но несмотря на свой образ жизни, несмотря на то что он часто бывал в сомнительных компаниях, принц сохранил врожденное достоинство. И никто из собравшихся не внушал такого почтения, как этот полный невысокий человек.

Говорил ли он? Хотел ли он проявить настойчивость или понравиться? Произошло чудо: торжественная высокопарность великого века отступила перед его горячностью, свободомыслием и умением завоевывать сердца, свойственным ранее только Генриху IV и Маргарите де Валуа. Так и не покорившийся жестким нормам своего времени, Филипп сохранил в себе что-то от эпохи Возрождения. Он не был способен на терпеливый, упорный труд, на самоотверженность и самоограничение Людовика XIII и Людовика XIV. И уж менее всего он был способен, как Людовик XIV, навязывать всем собственные идеалы. У него было обаяние, непринужденность, острый ум, которыми природа отметила последнего Валуа и первого Бурбона. Но злая фея добавила к этому — что поделаешь! — безволие и фатализм.

Когда его высочество ступил на последнюю ступеньку, в зале воцарилась гробовая тишина. Исполненные сознания собственной значимости, собравшиеся, в течение долгого времени непричастные к власти, упивались возможностью вписать страницу в историю Франции.

Дебаты открыл президент парламента. И тогда все увидели, как Сен-Симон встает, дерзко надевает шляпу, белоснежные перья которой задевали соседей, и обращается к собравшимся с длинной речью.

Герцог заявил, что пэры Франции больше не потерпят вызывающего поведения президента парламента, позволившего себе обратиться к ним, не сняв с головы судейской шапочки. Несмотря на неотложность и важность этого вопроса, их светлости решают пойти навстречу выраженному герцогом Орлеанским пожеланию и отложить восстановление своих прав до введения Государственного статута. Но его высочество дал им слово, что это будет сделано без промедления.

Жестоко терзаясь, Филипп был вынужден поддержать друга. И в тот момент, когда измученная страна устремила на него свои взоры, ему пришлось потерять целый день на то, чтобы убедить надменных герцогов несколько умерить свое нетерпение. К сожалению, он не смог предотвратить выступления Сен-Симона, которое с самого начала должно было настроить членов парламента против герцога Орлеанского. И когда настала очередь Филиппа обратиться к присутствующим, он сильно волновался.

«Господа, после всех несчастий, постигших Францию, после того как мы потеряли великого короля, мы возлагаем все надежды на того, кого дал нам Господь…»

Речь его была прекрасно выстроена и напоминала патетическое обращение к нему Людовика XIV. Филипп подчеркнул слова короля, обращенные к своему зятю: «Если дофин окажется в чем-то несостоятельным, вы будете хозяином положения… Поскольку невозможно предвидеть все, если что-то нужно будет изменить или реформировать, это сделает тот, у кого будет власть…» Принц закончил, выразив уверенность, что регентство принадлежит ему по праву, но что он никогда на него не согласится, если не будет знать, что может рассчитывать на поддержку парламента. И как хороший стратег, он добавил: «Поэтому я прошу вас, когда вы будете читать завещание покойного короля, не путать мои титулы и спокойно вдуматься в смысл одного и в смысл другого — того, что дано мне по праву рождения, и того, что может значиться в завещании».

Генеральный адвокат де Флёри отправился за документом, который тут же был зачитан маркизом де Дре, которого сменил аббат Менги. Неодобрительный гул сопровождал чтение заключительной части завещания.

С прекрасно разыгранным удивлением герцог Орлеанский воскликнул, что этот документ формально противоречит последним заверениям умирающего короля.

«Возможно, король не отдавал себе отчета в том, что именно его заставляют делать!»

Принц, впрочем, готов был признать Совет по регентству, если ему предоставят возможность самому назначать членов Совета и если регентство будет признано подлинным, другими словами, полным и независимым. Герцог Менский собрался было возразить. «Месье, — сухо перебил его Филипп, — вам дадут слово, когда подойдет ваша очередь».

Напуганный враждебностью собрания, побочный сын Людовика счел благоразумным не сражаться по поводу завещания, а подождать обсуждения поправки.