Верховный Издеватель - Андрей Владимирович Рощектаев

ещё лет этак 70 – но "дальние зовы" из Ярославля он услышал.

– Ну, мам, ну, пап!.. – приставал он. – Давайте уж ещё поедем на теплоходе. Как в том году – только теперь мы сами всей семьёй!.. втроём, а!

Иногда надо исполнять детские мечты. Так, глядишь, исполнишь ненароком, не заметив, свою собственную. Всё, что связано с творчеством – по-моему, свято (я серьёзно говорю!), вне зависимости от возраста творящего. Творческого человека надо "баловать". Если уж душа всерьёз просит, она лучше знает, почему, для чего, зачем… Тут главное – не помешать!

Я купила путёвки. Правда, у Паши, к сожалению, не получилось с отпуском, и пришлось нам поехать вдвоём.

– Значит, состоится у нас с тобой, Ром, путешествие из Петербурга в Москву?

– В Ярославль, – поправил Рома.

– Знаю, кэп. Просто есть такая известная книга "Путешествие из Петербурга в Москву" Радищева.

– Не читал.

– Знаешь, ты не слишком много потерял.

– А что, Профессор лучше?

– Да, Профессор… в чём-то лучше, – иронически сказала я. – Хотя, пожалуй, в описании чудищ даже Профессор уступает.

– Так это что, мам, у Радищева – тоже фэнтези? – загорелись у Ромки глаза.

– Да, ещё какое фэнтези: "Чудище обло, огромно, озорно, стозевно и лаяй".

– Ничего не понял… но, по-моему, клёво! – сказал Рома.

– Это потому, что ты не знаешь старославянского языка! А значит: "Чудище круглое (или, в другом смысле – толстое), огромное, озорное (ну, значит, злое, любит до всех докапываться), имеет сто пастей и лает…" ну, "лает" – это ещё можно понять как "лается, ругается, надругается… матерится".

– Это надо записать, чтоб не забыть! – восхитился сын.

– Да, лучше уж в жизни с такими чудищами не встречаться… – задумчиво сказала я.

2. Проводы

Куда Я иду, ты не можешь

теперь за Мной идти,

а после пойдёшь за Мною.

Ин. 13, 36

"До свидания" -

это значит: я вернусь.

Из далёкого далёка…

если ветер разгонит облака. А. Макаревич

…И всё-таки мы с ними встретились.

Перед отъездом нам с Ромкой приснились уж очень необычные сны, которые, при всём различии сюжетов, как-то странно перекликались.

Это было не путешествие, а проводы. Одному человеку надо было проводить другого, очень дорогого ему… причём, он не ведал, до какого момента. Просто шёл и с тоской ждал конца. Провожал навсегда! Вроде, и вместе идут, но потом неизбежно – не вместе. Когда "потом"? Сегодня, но во сколько? Одним этим человеком был… Ромка (одновременно, он будто видел себя со стороны, но почему-то как взрослого, хотя не мог бы сказать, сколько ему лет). В другом – которого он провожал, – угадывалось что-то очень знакомое. Внешность обманчива: вроде, перед глазами один человек, а в душе у Ромки, когда он на него прощально глядел, когда пытался разговаривать… Они общались на каком-то странном, очень красивом языке (вроде того самого "обло, стозевно") и Ромке приходилось даже самого себя переводить в мыслях на что-то более простое и привычное. Например, один раз он сказал спутнику:

– Жив Господь и жива душа твоя! не оставлю тебя ("Бог живой и ты живой! как же я тебя брошу").

Но отчаянная мысль говорила:

– "Ну, не бросить его ты можешь только до поры до времени. Дойти-то дойдёшь до какой-то черты… а дальше уже он сам! Знать бы только, до какой пустят провожать".

Они дошли до небольшой, но явно глубокой реки, и Рома уж подумал было с похолодевшим сердцем, что это и есть та самая черта – и прощаться надо уже здесь… вот прямо здесь, и всё! Хоть ты умри, а надо!

Но оказалось, ещё не здесь. Кто-то искусственно продлевал проводы, дорисовывая последнюю часть совместного маршрута.

Спутник снял свой плащ, взмахнул им с силой над головой, будто пожар перед собой тушил и… Вместо огня, раз уж его тут и в помине не было, потушилась вода. В какой-то полосе она просто перестала существовать, словно рисунок реки здесь стёрли, и они вдвоём (да, пока всё ещё вдвоём!) перешли на тот берег.

Воды вновь сомкнулись. Ромка понял: это чтоб никто не помешал попрощаться наедине. Ну, как в поезд пускают провожающих. Билет один, но зашли пока двое. Пока проводник не скажет: "Просьба провожающим освободить вагоны". От этого "пока" такие кошки скребут на душе, что начинаешь ненавидеть все поезда, перроны, проводников, билеты, вокзалы, расстояния и расставания.

Но тут было – не просто расстояние.

– Проси, что тебе сделать, прежде чем меня возьмут от тебя!

– Дух, который в тебе, пусть будет во мне вдвойне.

Он хотел этим сказать примерно: "Пусть во мне нас будет всегда двое, чтоб нам хотя бы так не разлучаться"… но вышло то, что вышло.

Спутник задумался:

– Трудного ты просишь! Ну… если увидишь, как я от тебя буду взят, тогда будет, как ты просишь; если не увидишь – не будет.

Как важно, оказывается, увидеть… Не просто проводить, а ещё и увидеть!

И Ромка увидел…

Целое несущееся зарево. Представьте: извергающийся вулкан поднялся в небо и помчался со страшной скоростью, оставляя багровый хвост. Это тебе не метеор, который за полсекунды скатится слезой по щеке неба и его уже нету! Не комета. Это – ветер-пожар! Африканский клубящийся самум, только состоящий не из песка, а из огня. И ещё что-то в недрах его угадывается.

Вот он поравнялся, как локомотив с перроном… Илья (Ромка вдруг в последнюю секунду прощания вспомнил имя) впрыгнул в подобие колесницы, нарисовавшееся на глазах в самом центре самума. И зарево, нисколько не задерживаясь, устремилось дальше – уже с ним. Только полетел вниз его плащ – прямо в руки Ром… Елисея. Теперь Ромка точно смотрел на всё это со стороны. Кто-то сказал ему про упавший плащ странные слова (он их в точности запомнил):

– А милоть – это милость! всего одной буквы не хватает. (Вообще Ветхому Завету не хватает только "одной буквы" для милости. Точнее, одного… Слова).

А колесница, всё возвышаясь и возвышаясь, вдруг продырявила лист мира. Это было очень странное ощущение! Как самолёт в некой точке преодолевает звуковой барьер, так она преодолела… световой. Ведь наше трёхмерное пространство на горизонте переходит в иллюзию плоскости. Но вдруг что-то такое новое в этой плоскости раскрылось под напором колесницы, заворачиваясь дымно-розовыми огарками по краям, что стало непостижимо ясно: это новое настолько же отличается от нашего мира, как наш мир отличается от рисунка на бумаге. Вдруг этот рисунок прожгли… Как беззвучная взрывная волна, расширилось в небе световое кольцо, давая путь. Продырявленная перспектива пропустила пламя