Пленник - Кэрин Монк

– Воровал ее отец, – возразила Женевьева; она уже начинала терять терпение. – Он заставлял Шарлотту показывать искалеченную ногу, чтобы отвлекать толпу, пока сам шарил по карманам. Отец же ее и искалечил, когда был пьян.

– Да, конечно, у нее бывали трудные времена, – кивнул Томсон. – Но вы должны понимать: одним из пунктов нашего соглашения являлось условие, согласно которому отданные под вашу опеку дети больше не будут нарушать закон, в противном случае вы теряете право на опеку, а дети понесут наказание в полном объеме приговора. Только настаивая на таких условиях, я могу дать суду и жителям Инверари некоторую уверенность в том, что эти дети больше не будут представлять угрозу для общества. К сожалению, девочка снова преступила закон, и, следовательно, наше с вами соглашение обязывает меня освободить вас от опеки и направить дело в суд. Боюсь, с этим ничего нельзя поделать. – Комендант посмотрел на Женевьеву так, словно очень ей сочувствовал. – Если же мы проигнорируем этот случай, люди могут потребовать, чтобы все дети, находящиеся сейчас под вашей крышей, были немедленно возвращены в тюрьму. Я уверен, что лорд и леди Страдерс непременно этого потребуют.

«А ведь он прав», – подумала Женевьева в отчаянии.

– Заседание суда состоится через три дня, – продолжал Томсон. – До этого вы можете ходатайствовать о деле этой девицы. Можете обратиться к самому судье с просьбой о снисхождении.

Три дня. Для ребенка, сидящего в тюрьме, это целая вечность. И все же Женевьева решила, что попытается вызвать у мистера Инграма и супругов Страдерс сочувствие к Шарлотте, чтобы те дали показания в ее пользу. А уж если жертвы проявят сострадание, то и судья не откажет.

Женевьева медленно поднялась на ноги.

– Я хотела бы ее повидать, если вы не возражаете. Я недолго.

– Пожалуйста, – кивнул комендант. Он поднялся с кресла. – Я сам вас провожу, миссис Блейк.

Свет, падавший из маленького зарешеченного окошка, прочертил свинцовые полоски на холодном полу камеры. Шарлотта сидела на койке, прислонившись к стене и положив больную ногу на перевернутый ночной горшок. Она была в плаще и в шляпке, на плечах же – два старых одеяла, выданных женой начальника тюрьмы, но все равно девочка мерзла, так как в камере было ужасно холодно. Она понимала, что надо бы походить немного, чтобы согреться, но нога болела, и Шарлотта опасалась, что сейчас не сможет ходить. Нога всегда начинала болеть от холода и сырости, а также по утрам, когда она только просыпалась. И еще иногда болела ночью, если накануне приходилось много ходить.

Она не помнила то время, когда нога у нее не болела, хотя такое время наверняка когда-то было, ведь родилась она без увечья. Теперь Шарлотта уже не помнила, где и при каких обстоятельствах сломала ногу, и была этому бесконечно рада. «Как хорошо, что я тогда была совсем маленькой и сейчас уже ничего не помню», – думала девочка. Впрочем, кое-что она все-таки помнила, пусть и смутно. Помнила, как жестоко избивал ее отец и как утром, просыпаясь, она в страхе ожидала новых избиений.

– Перестань пялиться на меня, шлюхино отродье! Не то я вырежу у тебя сердце и раздавлю в кулаке!

Шарлотта с беспокойством взглянула на женщину, сидевшую с ней в одной камере.

Маргарет Макдуффи, крепкая и невысокая, лет сорока, смотрела на нее из-под грязного коричневого шарфа, обмотанного вокруг головы. У Маргарет был огромный бесформенный нос, нависавший над верхней губой; по словам этой женщины, муж постоянно ее избивал, а нос ломал столько раз, что она и не упомнит. Шарлотта искренне ей сочувствовала, так как прекрасно знала, каково это – находиться во власти пьяницы, который то и дело размахивает кулаками.

Она попыталась представить, какой Маргарет была до того, как муж стал над ней издеваться. Конечно, она не всегда была такой же сумасшедшей, как сейчас, иначе муж на ней не женился бы. Может, Маргарет даже была красивой, хотя трудно было такое представить. Разумеется, Шарлотта понимала: большинство браков основано отнюдь не на романтической любви, как это расписывала Аннабелл, рассказывая, что ее мать была артисткой, а отец – шотландским дворянином. Но Шарлотте все же казалось, что люди в любом случае должны хотя бы нравиться друг другу, даже если поженились без любви. Дункан Макдуффи сильно пил и почти каждый день бил жену, и в одно прекрасное утро Маргарет решила, что больше не будет терпеть такое обращение. Она встала, когда муж еще спал, умылась, развела огонь и поставила чайник. Потом вернулась в спальню, перерезала мужу горло его же бритвой, оттащила в сарай и отдала на корм свиньям. Замыв кровь, она пошла на кухню, с удовольствием выпила чаю, а также съела вареное яйцо и два куска хлеба с клубничным вареньем. Шарлотте она сказала, что такой конец вполне подходил ее мужу, потому что он всю жизнь был свиньей и не заслуживал того, чтобы из-за него пропускать завтрак.

К сожалению, ей не удалось убедить суд в своей правоте. Однако суд по мудрости своей понял, что с Маргарет что-то не так – например, она заплакала, рассказывая, как одна из бедных свинок умерла, подавившись слишком жилистым мясом мужа. В результате суд признал ее невменяемой. В тюрьме Инверари Маргарет просидела два года, и, судя по всему, ей предстояло провести за решеткой еще долгие годы – у нее был отменный аппетит и крепкое здоровье.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – прошипела Маргарет, с подозрением глядя на Шарлотту. – Собираешься забрать мою порцию, когда придет надзиратель. Но я не отдам, слышишь? Когда я отсюда выйду, мне надо будет в одиночку управляться на ферме, и я должна хорошо питаться. Меня ждут свинки, – добавила она с блаженной улыбкой.

Девочка молча опустила голову, чтобы не смотреть на Маргарет. Шарлотта уже заметила, что эта женщина еще больше распалялась, если на нее обращали внимание или спорили с ней.

В коридоре послышались шаги и загремели тяжелые ключи. Потом дверь скрипнула и отворилась.

– Женевьева! – Шарлотта поспешила подняться с койки.

Женевьева же, подбежав к дрожавшей от холода девочке, крепко обняла ее.

– Ах, моя милая… – Она поцеловала Шарлотту в макушку и прижалась щекой к волосам девочки. – Ну как ты?

– Со мной ничего страшного. Значит, мы можем отсюда уйти?

Как хотелось бы Женевьеве сказать: «Да, конечно, дорогая». Ах, как ей хотелось увести Шарлотту из темной холодной камеры, подальше от странной женщины, сидевшей в дальнем углу. Она хотела пройти с девочкой мимо отвратительного надзирателя Симса и мимо коменданта Томсона. Хотела побыстрее забрать Шарлотту домой, отмыть ее в ванне от тюремной грязи, затем уложить в постель и поставить рядом с ней поднос с едой. А завтра утром малышка повалялась бы в постели подольше, затем пришла бы в гостиную, где у камина ее уже ждала бы вся семья, и рассказала бы о выпавших на ее долю испытаниях. А потом все стали бы Шарлотту обнимать и хвалить за то, что она такая сильная и храбрая и все выдержала.

Но увы, пока что Женевьева не могла забрать девочку домой. Значит, следовало что-то придумать, как-то успокоить малышку.