Воспитание чувств: бета версия - Елена Колина

…Но при чем здесь котлета? Мама не отказывает Ларке в котлетах!

Всю ночь разговаривали с Ларкой, что ей делать, смириться или доказывать. Я понимаю Ларку: у меня работа, а школа не входит в сферу моих интересов (у меня в школе есть сфера интересов, но только одна), а для Ларки новая школа – это вся ее жизнь.

Ларка плакала.

В старой школе она была отличницей, первым номером в классе. Может быть, потом приоритеты и поменялись, но Ларка этого не заметила. Она же привыкла быть номером один! А в школу на проспекте Большевиков она пришла на новенького.

Я попытался посмотреть на Ларку как чужие люди в новой школе, и что они видят: не офигительно красивая, не хорошо одетая, отметки – пятерки, но кого волнуют отметки? Там, в этой школе, совершенно иначе – учиться не модно. У них школа – это станция, где надо выйти, чтобы попасть в кафе. Все тусуются в кафе. В кафе можно налить джин в стакан из-под чая и пить. Джин купить в ларьке. В кафе заказать котлету. Есть котлету в кафе считается верхом модности. Но Ларка не может просаживать деньги на котлету!

Ларка сказала, что в их классе есть люди с разными доходами. Класс делится на людей из малообеспеченных семей, которые хотят учиться, человек восемь из тридцати пяти, их называют «придурки», и есть еще кучка блатных (дети администрации района и бандитов), они ничего не делают и в школу захаживают нечасто. В моей школе не так, но Ларка-то учится в лучшей школе района, в гимназии.

Блатные списывают домашние задания и контрольные у придурков, у каждого блатного есть свой прикормленный за дружбу придурок-отличник. Блатной прикармливает придурка иногда шоколадками, иногда банкой джина, а вообще дружбой: любой придурок хочет дружить с блатным.

Ну вот, и Ларка все это время вела свой бой. Сначала привычно была отличником, потом разобралась, не захотела быть как будто она человек из малообеспеченной семьи.

Но если у них восемь отличников-придурков и кучка блатных, то кто остальные?

– Остальные – это вообще никто, разношерстяные придурки, – отмахнулась Ларка. – Я не могу быть разношерстяным придурком, это же я!.. Я хочу быть в блатной кучке, в самой лучшей компании. А мне туда никак. Не попасть. Одежда, понимаешь?.. Не так важно даже, кого на иномарке привозят, а кто пешком. Самое главное – одежда. Формы-то у нас нет, одежда видна каждый день. Знаешь, как они одеты? У них сумочки, у них золото!.. У одной даже шуба… У той, которую я ударила, у нее нутриевая шуба и сумка от Валентино… Она напротив нас живет, вон в том окне, я иногда на нее смотрю и ненавижу!.. А ты, неужели ты не хочешь нормальную модную одежду?..

Я хочу модную одежду, очень хочу! Одежда для меня очень важно. Я хочу купить в комиссионке или в сэконде узкую рубашку или футболку и, если повезет, узкий черный пиджак. Энен говорит, что мой образ – минимализм: джинсы-футболка-пиджак. Я хочу черную кожаную куртку, черная кожаная куртка – моя мечта. Иногда я представляю себя: я одет и правильно пахну. Энен сказала: человек должен правильно пахнуть. Я испугался, что все еще пахну керосином, но оказалось, речь идет о мужских духах. Я обязательно все это куплю, потом. Когда положение нашей семьи улучшится, я буду тратить свою зарплату на Ларку, чтобы ей не нужно было вести бой за место в Лучшей Компании, выгрызать свое место в жизни! И на себя.

– Тебе-то что, тебе хорошо, ты и так красивый…

– Да ладно, красивый… Посмотри, у меня одно ухо больше другого…

Ларка сказала, что нет, но, по-моему, все же да. Попросил ее посмотреть внимательно.

– Да нет же. Они абсолютно одинаковые. Ты красивый. …Вон у тебя записок сколько, я нашла под ванной, они там отсырели, – сказала Ларка и мгновенно заснула. Когда человек плачет, он быстро засыпает.

Я пошел в ванную, долго смотрел на себя в зеркало. Но в зеркале что? Глаза, нос. Сам человек не видит, красивый он или нет, это можно узнать по реакции на него других людей.

Вытащил из-под ванны записки. В одной написано: «Ты мне нравишься» без подписи, но я знаю, от кого, в двух: «Ты мне очень нравишься» – от Нины и от Иры, в трех: «Давай с тобой встречаться. Лена К.».

Из-за того, что я каждый день перечитываю эти записки, я немного совсем забыл о Жанне. Хотя Жанна – моя первая любовь, а Нина, Ира, Лена К. – просто сфера моих интересов в школе. Мне из них нравятся Нина и Ира. Возможно, во мне сидит Дон Жуан: типа Нина – моя вторая первая любовь, Ира – моя третья первая любовь. Лена К. тоже симпатичная.

А я знаю девочку из Лучшей Компании, которая в шубе. Ну, то есть я не видел ее в шубе, я видел ее в окне. Я иногда смотрю на нее, как она там мелькает, в окне. Девочка-тень. У нее тонкие руки, тонкие ноги, тонкая шея. Она… неважно.

Перечитал записки. Решил, что оставлю на память, чтобы в старости вспоминать Нину, Иру и Лену К.

Сжег записки в раковине. Они так отсырели, что не доживут до старости.

– Зачем вы это приперли? – спросила Алиса, недоброжелательно поглядывая на два огромных альбома, «Государственный Эрмитаж. Западноевропейская живопись» и «Государственный Русский музей». Как Энен их донесла? – У меня для вас сюрприз: живопись не надо. – Алиса вытащила из-под подушки смятый тетрадный лист в клеточку. – Я сама написала, как стать знатоком живописи! Слушайте все: Рубенс – на картинах толстые тетки и мужики, у всех целлюлит, даже у ангелов. Тициан – на картинах все смотрят вверх, Рафаэль – придурочные мадонны… Еще Шагал, у него везде козы, Айвазовский – море, Шишкин – лес, легко запомнить «шишки-елки». …Я попросила папу, чтобы он принес мне альбомы, – и вот, я все сама написала!.. Да, еще Рембрандт – у него везде бомжи в отшметках… нет, в отребьях.

– В отрепьях?.. У Шагала не козы, а ослы, – поправила Энен. – …Очень хорошо, молодец. Осталось совсем немного дописать: иконопись, проторенессанс, кватроченто, высокое Возрождение, реформаторы…

– Стоп! Вы говорили, что можно выбрать несколько художников и от них тащиться, – скучным голосом сказала Алиса.

– Так и поступим: выберем для тебя несколько художников, которых не все знают, – согласилась Энен. – А знаешь, что для меня самое сложное: как вести себя на выставке современного художника или в мастерской: представь, что ты стоишь рядом с художником и думаешь, что бы ему сказать…

– Ха. Что тут сложного?.. Если меня вдруг занесет к художнику, я скажу: «Какая красивая картина».

– Нет! Это провал. Сказать «красивая картина» можно только иронически.

Энен объяснила: красива только академическая живопись, в какой-то момент в истории искусства определение «красивая картина» стало неприличным: появилось некрасивое искусство, которое никому не хочет понравиться. Картина не нравится, но вызывает эмоциональное потрясение.

– …Вот посмотрите, мне из Вены привезли открытку, это Шиле, «Семья». Вы же не испытаете такое эмоциональное потрясение от Шишкина…