Ослепленные Тьмой - Ульяна Соболева

* * *

Или… с нами случилось или, и никто никого никуда не отпустил. Вот он момент истины, момент, когда Палач и любящая его жертва нашли друг друга. Но я больше не хочу молчать… я хочу рассказать ему все, рассказать о том, как ждала его, рассказать о нашем мальчике, отвести его туда, где скорбь застилает чернотой небо и сводит его с землей, отвести туда, где я оставила кусок своего сердца. Боль матери вечная… ни с чем несравнимая утрата. Я никогда больше не стану прежней. Мой сыночек… иногда мне казалось, я забыла, как выглядит его личико, как сжимаются в кулачок маленькие пальчики, как пахнут его волосы и кожа моим молоком. И тогда я была способна разорвать себе грудную клетку, достать свое сердце и сдавить в ладонях так, чтоб не смело забывать… И в памяти всплывали крошечные ручки, розовые ноготки, родинка под ногтиком на среднем пальце левой руки, пятнышко за ушком. И горло раздирал дикий вой утраты и адской тоски. Вот же он, спал на моих руках, сосал мою грудь, сладко сопел со мной на постели, причмокивал маленьким ротиком и дышал. О, Иллин, он ведь дышал на меня запахом надежды, любви и счастья. И унес с собой все, что могло заставить меня улыбнуться. Наваливалась чернота и боль настолько невыносимая, что казалось только смерть избавит меня от страданий. И я верила… искренне верила, что мой зверь подарит мне долгожданный покой. Вскроет мою грудную клетку и сожрет мое бедное сердце вместе с болью и воспоминаниями.

Вместе с завыванием ветра жестокая память подкидывает картинки, где малыш спит у меня на руках, а я пою ему колыбельную… Тихо-тихо, чтобы не разбудить Алса и Моран. Колыбельную, которая родилась из меня самой, из любви, которая билась внутри меня и жила даже сейчас, когда моего сыночка рядом не было, любви, которая бессмертна и сильна, и ничто не властно над ней. Любовь матери к своему ребенку.

(с) Ульяна Соболева. Колыбельная

Не уберегла, не исцелила, не защитила. Потеряла своего сына. Даже глаза ему не я закрыла и попрощаться не смогла. Не хватило сил взглянуть, струсила. Над гробом молилась, рыдала… и слезы эти не воскресят и не вернут моего мальчика никогда… А тот страшный день, будут ли у меня силы когда-нибудь забыть его и жить дальше. Или я вечно обречена вспоминать самые жуткие часы, самые невыносимые и выдирающие мою несчастную душу из груди, чтобы мучать и трепать ее дальше, до бесконечности.

* * *

Я открыла глаза и в расплывчатом тумане увидела лицо Моран, залитое слезами. Она всхлипнула и прижала мою руку к своей груди.

— Слава Богам, моя деса. Вы очнулись… вы вернулись ко мне. Я так молилась. Так молилась о вас. Гела услышал меня. Как же я испереживалась о вас.

— Где… мой… сын? — каждое слово далось с таким трудом, что мне казалось, я не говорю, а поднимаю на грудь камни, и от них моя грудная клетка трещит и ломается. Моран опустила взгляд, содрогаясь от рыданий и сильнее сжимая мою руку.

— Где Вейлииин, Моран? Принеси его мне.

Но в ответ она лишь ниже опускала голову и рыдала все громче, отрицательно качая головой. Я вскочила на постели и впилась пальцами в ее плечи. Я трясла ее, а она ничего не могла мне сказать… Но иногда слова не нужны. Я и так поняла. Еще во сне. Потому что я проснулась, а пустота вокруг меня так и осталась ледяным коконом. Я помню, как кричала. И не узнавала свой голос.

— Он жив. Вы мне лжете. Вы забрали моего мальчика. Данат забрал моего ребенка? Отвечай. Иначе, клянусь Иллином, я вырву тебе сердце, Моран.

— Оспа… он подхватил оспу ииии… о, Гела… дай мне силы сказать это. Он на небесах. Ему уже хорошо и не больно. Помолитесь о нем, моя деса… наш крошка…

Я взвыла и оттолкнула ее от себя с такой силой, что она упала на пол.

— Лжешь. Ты лжешь мне. Я его чувствую. Слышишь? Я чувствую, что он жив… Покажите мне его. Принесите мне моего сына. Я не верю ни единому твоему слову.

И мне принесли тельце, завернутое в белую простыню с вензелями дома Вийяров. В этот момент я сама умерла. Мертвее не бывает. Меня сковало таким холодом, от которого каждый вздох походил на стон мучительной боли. Мой малыш. Почему? Почему именно он? Чем он провинился перед тобой, Иллин? За что ты забрал его у меня? Зачем позволил ему страдать… или это ты меня так страшно наказал?

Я не хотела смотреть на личико Вейлина, испорченное сыпью. Я хотела запомнить его таким, каким видела последний раз. Больше я не произнесла ни слова. Я заперлась в келье с маленьким гробом и впустила туда астрелей только утром. Мне нужно было время попрощаться с ребенком… нет, не осознать и не принять жуткую потерю, а попрощаться и прижать к себе в последний раз.

* * *

Лежа в темноте, глотая слезы и кутаясь в овечью шерсть, я прислушивалась к звукам леса. К далекому топоту копыт, к крикам и звериным хрипам. А потом услышала, как где-то неподалеку треснула ветка, и отложила флягу, пальцы нащупали маленький острый охотничий нож. Кто бы сюда не ввалился, встретит здесь свою смерть. Мне казалось, что ко мне приближается кто-то, крадется или ползет к яме. Впившись в нож всей ладонью, я вжалась в земляную стену, ожидая гостя во всеоружии. Я представляла себе, как перережу глотку лассару, а потом равнодушно улягусь спать рядом с трупом.

Приготовилась, вся подобралась и увидела, как в яму медленно падает черная туша, как волк приземляется боком на еловые лапы, как тяжело склоняется его голова и как с паром выходит глубокий выдох из приоткрытой пасти.

Выронила нож, бросилась к зверю.

— Рейн… Рейн.

Ощупывая все тело в поисках ран, в поисках кровотечения, но так и не нашла. А если это яд? Если он убил его, и он никогда больше не встанет… так и умрет у моих ног, а я опять буду рыдать и ни саанана не смогу сделать.