Ослепленные Тьмой - Ульяна Соболева

Ломая ногти, выкручивая пальцы, я с трудом выбралась из ямы, тяжело дыша, осмотрелась по сторонам. И куда мне теперь? Разве смогу найти лагерь? Должна смочь. Должна привести кого-то, сделать хоть что-то.

— О, Иллин, дай мне сил, дай мне мыслей, дай мне хоть что-то. Или ты, Гела, я уже не знаю, кому молиться, помогите. Есть ли вы на самом деле. Где сила ваша? Неужели тьма, боль и смерть сильнее вас.

Рядом что-то фыркнуло, и я резко обернулась, отпрянула назад. Передо мной стоит небольшой волк, пушистый, белоснежный… скорее, волчонок. Смотрит, голову склоняет в один бок, в другой. Глаза зеленые, светящиеся, пытливые, как у ребенка. И от взгляда внутри вдруг стало тесно. Как будто сердце забилось чаще, сильнее.

— Ты кто? Ты… пришел мне помочь? Ты… ты с ним? С Рейном?

На одной из его лап виднеется черное пятнышко, совсем маленькое и круглое. То ли грязь, то ли краска, или, может, расцветка такая. Потом к яме побежал, заглянул и жалобно заскулил, вернулся ко мне и зубами за платье потянул, как будто позвал за собой.

И я пошла… не знаю, почему. Я поверила и пошла, босая, полуголая, замерзшая пошла следом по сугробам. Волчонок останавливался, ждал и снова бежал, увлекал, тянул за собой, пока не привел в жуткое логово… от одного запаха меня затошнило, и я как вкопанная застыла на месте.

Ни с чем не спутаю этот смрад застоявшегося медвежьего сала, мертвечины и болота. Только в одном месте так жутко воняет — у баордов. О… мой Иллин, неужели малыш привел меня на съедение этим тварям. Посмотрела на малыша, и от разочарования защемило в груди. Неужели под этой шерсткой и за этим преданным и нежным взглядом прячется зло? Разве такое возможно?

Они окружили меня сразу же плотным кольцом, постанывая и издавая утробно-довольные звуки. Я не видела их лиц, только шкуры с искаженными медвежьим мордами и свисающие вперед с плеч лапы с длинными когтями. От отчаяния чуть не закричала… Ну вот и все. Я в страшной ловушке. И угодила в нее сама, по собственной глупости. Доверилась зверенышу, как когда-то доверилась зверю. А ведь жизнь учила меня перестать доверять, учила, что в каждом существе может жить страшная, гнилая тварь, планирующая тебя сожрать так или иначе, и чем невинней облик, тем страшнее тьма внутри… но так не хотелось верить… так не хотелось.

— Чу. Расссступиссь…

Зычный, шипящий голос заставил баордов-стражников отпрянуть и присесть на четвереньки, освобождая своеобразную дорогу для плывущей ко мне Сивар.

Вся в черных одеяниях, покрытая такой же шкурой, только сшитой из белого медведя, с длинными седыми волосами, рассыпанными по плечам и впалой груди, с клюкой в скрюченных пальцах. Она шла ко мне, а волчонок повизгивал и крутился у ее ног, явно довольный встречей, лизал розовым языком ее сморщенные пальцы, а она невольно трепала его между ушами и даже не осаждала резвого пыла.

— Ну вот и настал чассс… сссвидеться, девочка-ссссмерть.

— Рейн в яме… умирает от яда. Нужно противоядие.

Некогда мне с ней болтать, некогда здороваться и радоваться встрече.

— Ты на моей территории… захочу и сссожру.

Прошипела старуха, обходя меня со всех сторон.

— Значит, полилась кровь рекой… ссссдох оссстровитянин… а безззумец белоголовый жив… трехглавый дракон…

— Противоядие, — крикнула я и ухватила ее за мех, удерживая, не давая сделать еще один круг.

— А что Сивар за это получит? Что у тебя есть, женщина волка? Ни золота, ни власссти, ничего…

— А чего ты хочешь, мадорка?

Усмехнулась и вдруг схватила меня за руку, сжала запястье.

— Сивар ничего не нужно… у Сивар все есть… но однажды, когда Сивар будет молить о помощи, вспомни… и протяни ей руку, выбери ее. Покляниссссь.

— В чем? Что выбрать?

— Ссссивар… какой бы выбор не стоял, выбери Сссссивар.

— Рейн дороже тебя… никогда не выберу вместо него.

— А я бы не попросила… Но, либо он умрет сейчас, либо ты поклянешься.

— Хорошо… я выберу Сссивар. Противоядие.

— Оно было близко… так близко. Твоя кровь. В ней частицы его сущности, единого целого. Твоя кровь исцелит его. Ты — противоядие. Иди… Диерон проведет тебя обратно.

Потрепала по нежным белым ушам волчонка и подтолкнула ко мне.

— Кто это?

— Это… твой… — она сделала долгую паузу, пристально глядя мне в глаза, словно раздумывая, взвешивая, и резко добавила, — проводник. Он заметет следы и убережет от ловушек. Волкоребенок, Человековолк. Диерон.

Запах ее крови выдернул из волчьего сна, который предшествует возвращению в человеческое тело, перед хрустом костей, боли от рвущихся сухожилий… Перед глазами туман, кровавое марево. Я знаю, что яд проник в мои вены, знаю. Что он отравил меня и течет внутри, подбираясь к сердцу, яд, который убьет меня, как только начнется обращение. Но вместо этого ощутил на языке сладкий вкус самого невыносимого вкусного нектара. Он взбрызнулся мне в горло и, как саананский фейерверк, расплескался внутри, нейтрализуя яд, растворяя его своим концентратом, и я не могу сдержаться, я вгрызаюсь в ее руку, мой зверь сходит с ума от желания ее сожрать, от нахлынувшей похоти, от яростной пульсации во всем теле, и тут же начинается обращение.

Впервые на ее глазах. Впервые вообще на чьих-то глазах. Привычная ломка, выворот костей, распарывание плоти и десен, когда когти и клыки в прямом смысле слова вдираются обратно в мясо и исчезают под ним, оставляя синяки и кровь во рту и на руках. И я ищу ее темным от боли взглядом, отчаянно выцепляю в полумраке, впиваюсь в бледное лицо, обрамленное ярко-алыми кудрями, и испытываю облегчение, наслаждение, оргазмические спазмы от удовольствия, что она здесь, от созерцания ее лица, губ, ее тела. Ненависть слишком измучена и слаба, ее поработили жажда и тоска. Раздавили в хлам, подмяли под себя и восторжествовали над ее падением. Окровавленный, голый стою перед ней, испачканный землей, снегом, грязью со слипшимися волосами, без маски… И вижу, как она плачет, как текут по прекрасным щекам хрустальные слезы, как идет ко мне шаг за шагом, дрожа и шатаясь, как пьяная.

Оказывается, можно соскучиться так, чтобы зубы сводило. Чтобы все тело ломало по твоей женщине. Ломало в жалкие крошки, потому что слишком долго был без нее. Вдали или близко — на самом деле не имело никакого значения. Главное — что без нее. И я стою и смотрю на нее, а мне кажется, я слышу этот чертов хруст своих же ломающихся вдребезги костей… снова уже от голода по ней. И мне плевать на это. Плевать на все, потому что есть нечто хуже, чем распрощаться с собственным скелетом. Эта жажда. Жажда по ее губам, по ее поцелуям, по вкусу ее кожи. Жажда, затянувшаяся так надолго и так крепко охватившая мощной хваткой горло, что кажется нереальным продержаться еще хотя бы секунду…

К ней одним шагом, чтобы притянуть к себе, чтобы впиться губами в ее губы и громко застонать, сделав первый глоток. Глоток ЕЕ. Жадно сминать их, прикусывая и проталкивая язык к ней в рот, чтобы сплестись с ней в единой форме, не прерываясь даже на то, чтобы сделать вдох воздуха. Прижимая Одейю к себе руками, впечатывая рисунок ее кожи в свой, чтобы насытиться каждой саананской клеткой тела. Все остальное потом. Разговоры, ненависть… Я хочу ощутить, что мы оба живы. Что я, им иммадан, все-таки жив.