Добыть Тарковского. Неинтеллигентные рассказы - Павел Селуков

Запомнил. В девять утра пригласил Петра к подъезду — покурить и попиздеть за добычу «бормотухи». Он как своих завидел, попытался сквозануть. Придержал за локоток. Пётр в драку. Увернулся головой три раза, сунул двумя пальцами в печень. Стих. Про развод, говорю, не чеши. Еще раз у Машки увижу — обеззублю, как старуху. Иди домой, нехуй тут вату катать в компании действительно безнадежных людей. А мать с отцом, с женой, с сестрой, с дочкой обступили Петра и не нарадуются. Пойдем, говорят, Петенька домой! Мы по тебе все очень соскучились! Кодировать тебя будем. Есть, типа, грамотный специалист. А потом ко мне прицепились. Как вас зовут? Никита. Пойдемте с нами, Никита. У нас большой дом на Железке. Мы вам хотим помочь за то, что вы помогли нам найти Петеньку. Я аж икнул. С вами, говорю, это как? Ну, у нас жить, закодируем вас, с работой поможем. Ладно, я вовремя сообразил, что они в состоянии аффекта. Не, говорю, спасибочки. Мне здесь решительно заебись. Забирайте Петруху и уёбывайте, пока я вас всех не отпиздил ради хохмы.

Ушли. Не ожидали таких возмутительных речей. А мне чего? Я на своем месте. А на следующий день к Машке на хату мутные люди забрели. С Новыми Заветиками. Бог-шмог, ля-ля-ля. Хули, говорю, ля-ля-ля. У меня вот сестра сумасшедшая, как мне быть? И обсказал положуху. Мутные задумались. Ихний старший слово взял. То есть сначала Новый Заветик взял, а потом слово. Вот здесь молитва написана, говорит, видишь? Я тебе страницу загну, а ты как к сестре приедешь, руку правую на лоб ей положи и молитву эту прочитай. Я заржал. Чё ты, говорю, мне фуфло толкаешь, ёбнутый, что ли? Фуфло, говорит, конечно. Вера одна. Мифология. Но один шанс из миллиарда есть. Типа, решай сам и все такое. Не знаю. Езжу теперь в Оханск раз в неделю, как дурак. Руку на лоб кладу, читаю. Сестра ведь. Родная кровь. Катенька-малютка. Под столом прятал. Ёбнутые они, мутные. Это понятно. Фуфло там, мифология. Но вдруг, блядь, поможет? Больше-то нету ничего, кроме этого «вдруг».

Был сентябрь. Я сидел за столом и смотрел на подкову. Так сидят в лесу и глядят в костер. Обычная подкова. От лошади. Ничего особенного. Она у меня с четырнадцати лет. Вместо кастета держу. Давно из шкафа не доставал, а тут достал. В Питер летал. К сестре. Она летом в Пермь приезжала. К отцу ездила. Он в Гамово живет, в своем доме. С баней. Я к отцу неоднозначно отношусь. Он сварщик, бывший алкаш, каратист и морпех. Додзё Сётокан. Где нашел его в семидесятых? В подвале, наверное. Он хоккеем так-то занимался. За «Молот-Прикамье» играл. Когда в армию забирали, клюшку сломал и во Владик служить уехал. Оттуда — в Кандагар. Перекрытым вернулся. Подопьет под супец и Лёньку Цаплина видит. А Лёнька давно в земле. Задраили его моджахеды. Отец когда дебрил, я сестру к бабушке отводил. Она боялась. Мы все боялись. Страх, как радиация.

Если отец не пил — нормально. Ятаган мне из лыжи сделал. В секцию водил. Пахал на трех работах в девяностые, чтобы семью прокормить. На рыбалку гоняли. Окунь, жерех, судачок. Спиннинговали. Я однажды чайку поймал. А блесну жалко — «Кастмастер». Подмотал. Чайка орет, клювом щелкает. Страшновато. А батя ее цап за клюв и освободил. Лети, говорит, обжора. Улетела. Другой раз лося видели. Он Каму под Оханском переплывал. В горах змею наблюдали. Гадюка на камушке пригрелась, а батя палку взял, подошел к ней и давай играть. Я офигел. А он поиграл-поиграл, да как даст ей палкой по башке. Наповал. Не люблю, говорит, змей. Здесь маршрут туристический, вдруг укусит кого. Жаль, фотика не было. Закат, гадюка, отец палкой забавляется, а в воздухе смертью пахнет.

Я сразу понял, что он ее убьет. У него незадолго до жестких событий взгляд меняется. И походка. Он весь каким-то другим становится. Легко так начинает ступать, как бы сдерживая силу. И улыбается. Он усы носит, сколько себя помню. Чтобы шрамы на губе скрыть. Он не падает. Ему однажды мужик здоровенный у ларька засветил, а батя кровь сплюнул и всю макитру ему оттоптал. Отец всегда топчет. Чтобы без иллюзий. Два года условно наскреб. А в 2010-м он из семьи ушел. С одной стороны — скатертью дорога, с другой — батя все-таки, рукастый, мать одна осталась, деньги в дом приносил. Ушел и ушел, короче. Не будем об этом.

Теперь мы с сестрой к нему в гости наезжаем. Отец свой домик «фазендой» называет. Сестра, когда из Питера нагрянет, так и говорит: «На фазенду надо, отца навестить». Я к нему реже езжу. Не знаю. Сложнее мне себя уговорить. Сестра младше меня на семь лет, плохо помнит. А я на память не жалуюсь. Стоит лишь закрыть глаза... Но я их не закрываю. Я не сентиментален. Не люблю я переживать по поводу прошлого.

Последний раз сестра ездила на фазенду 15 июня. Я это запомнил, потому что португальцы с испанцами на чемпионате мира 3:3 скатали. Вернулась пришибленной. Чё, спрашиваю, случилось? Да снова, говорит, подбухивает. И глаза отводит. На следующий день в Питер уехала.

А в сентябре уже я к ней в гости пожаловал. Музеи, конечно. Ночью по Невскому гуляли. Сблизились, как в детстве. На разведение мостов ходили. Назад идем, а сестра говорит:

— Помнишь, я к отцу ездила?

— Помню. И чё?

— Он меня из парилки не отпускал.

— Это как?

— Пошли с ним париться. Мне жарко стало. Я захотела уйти. А он с полки встать не дает. Никуда, говорит, ты не пойдешь. Сейчас отец из тебя веничком всю дурь выбьет. И поддал. Я там чуть не умерла, Коля. Плакала.

— А он чё?

— Не хнычь, говорит. Неженкой обозвал. Я уже сознание терять начала, когда он меня выпнул. Надышаться не могла.

— Не езди больше к нему без меня.

— Не поеду.

Я улыбнулся. Я сразу завелся, но виду не подал. Зачем? Наше это дело, мужское. У отца психологическая доминанта надо мной. Когда с детства привык бояться, сложно перестать бояться, даже если вырос лошадинушкой.

В Пермь вернулся — засел думать. А потом думаю: чё тут думать? Приехать, предъявить, да и стакнуться один на один. Там уж как бог даст. Только на машине надо ехать. До Гамово пока скорая доедет — два раза помрешь. Подкову вот достал. Я ей старшака в пятнадцать лет на эспланаде ухайдакал. Первомай был. Тогда пивалдер еще везде продавали. Киряли в дым. Я подпивший стоял, а ко мне двое старшаков подошли. Пока я одного слушал, второй в глаз щелкнул. Сотку хотели отжать. Не дал. Они свалили уже, когда я подкову в заднем кармане джинсов нащупал. Забыл совсем про нее. Нашел своих, побежали старшаков искать. Кругом палатки, шашлыком торгуют, фонтан, детишки сладкую вату едят, телки нарядные ходят. Ментов не видно. Смотрю — стоит мой обидчик, «Красный восток» из горла сосет. Достал подкову. С разбегу прямо в башку ему въехал. Кровищи — мама родная!

Старшака как поездом сбило. А я озверел — давай на башке двумя ногами прыгать. Мужики скрутили. Убьешь, орут, ты чё? А я им по наитию — он меня при девушке ударил! Про девушку мужики поняли. Тут сирены ментовские. Пацаны в ахуе стоят. А мужики меня отпустили и говорят — беги! Побежал. Все наши побежали. Мишаня об рельсу споткнулся и мордой по щебню пробороздил. Ушли. Я ветровку темную в урну скинул. В белой футболке остался. На набережную выбежали и шагом двинули. С Перми Первой домой уехали. Потом стрелка со старшаками была. Мой терпила с Водников оказался. Наши старшаки их старшаков на базарге вывезли. Фартовая подкова. Много раз меня выручала. Я ее у приятеля в деревне нашел. Там и лошадей никаких нет, а подкова завалялась.