Ремесло Небожителей - Игорь Вереснев

Ни раздеться, ни лечь в постель они не успели. На лестнице громко затопали, зашумели, грохнули чем-то тяжёлым о незапертую в спешке дверь. В следующий миг комната наполнилась блестящими кирасами – стража! Ошеломлённая Эдаль на какое-то время вовсе перестала соображать, что происходит. Её заставили обратно зашнуровывать платье, помогая нарочито грубо и бесцеремонно, – не столько помогая, сколько лапая за грудь! – накинули на плечи манто, повели вниз. Там затолкали в ожидавшую у входа гостиницы закрытую карету, повезли куда-то. Куда – Эдаль не видела: шторки на окнах были тщательно задёрнуты, по обе стороны от пленников сидели стражники. Ламавин попытался возмущаться, сунулся к окну, но мигом получил увесистый тычок и затих, втянув голову в плечи.

Карета ехала и ехала, поворачивала, то убыстряла, то замедляла ход, мерно покачивалась, и Эдаль вновь начало мутить. Вскоре она не могла думать ни о том, куда их везут, ни о том – зачем. Лишь бы доехать хоть куда-нибудь, лишь бы эта треклятая карета поскорее остановилась, и ей разрешили выйти наружу, на свежий ночной воздух!

В конце концов желание сбылось. Карета замедлила ход, сидевший на передке капрал что-то крикнул, впереди гулко лязгнуло. Карета проехала ещё немного, повернула. Остановилась.

– Выводи! – гаркнул капрал.

Стражники распахнули дверь, вытолкали пленников. Но тошнота не хотела отступать. Эдаль схватилась за горло, попыталась задержать рвущийся наружу жгучий комок.

– Чего стала? Топай давай!

Её подтолкнули в спину, заставляя идти. Куда? Она видела только груботёсаные каменные плиты под ногами…

– Разрешите доложить, ваше превосходительство! Арестованные доставлены.

– Вижу, что доставлены…

Кроме стражников, что привезли их, здесь были ещё какие-то люди. Тот, кого назвали «превосходительством», шагнул к Эдали, протянул руку, намереваясь взять её за подбородок, чтобы лучше рассмотреть лицо… и тут жгучий ком вырвался! Эдаль согнулась пополам, попыталась отвернуться, но отворачиваться было некуда – её окружили со всех сторон. Брызги полетели на ботфорты солдат, и «превосходительству» досталось.

– Ах ты ж сука! – Возмущённый капрал замахнулся.

– Отставить! Всё, свободны.

Солдаты поспешно затопали прочь. И приступ тошноты миновал. Эдаль выпрямилась, опасливо глянула на «превосходительство». Это был высокий широкоплечий мужчина в коротком кожаном плаще без знаков различия и таких же кожаных штанах, заправленных в ботфорты. Лица она не увидела – незнакомец отвернулся, отдавал приказания тюремщикам. То, что это именно тюремщики, Эдаль поняла сразу. И что привезли их в тюрьму – тоже. Чем иным могло быть угрюмое трёхэтажное здание с толстенными стенами и крошечными окошками, забранными решётками?

– Этих до утра запереть в какую-нибудь из нижних камер. Да выбирайте получше, сухую! И одеяла выдать не забудьте, а то ещё околеют. Утром я приеду, распоряжусь, что с ними делать. Всё поняли?

– Так точно! – недружно гаркнули тюремщики.

– Вот и замечательно.

Генерал повернулся и, не взглянув на пленников, размашисто зашагал через тюремный двор.

– Постойте, уважаемый господин! – осмелился подать голос Ламавин. – Эт ошибка какая-то неправильная! Мы ни в чём не виноватые! Мы только нынче из Берестовья приехали!

Генерал ухом не повёл, продолжал идти к воротам, а тюремщики захихикали, переглядываясь. Потом один шагнул к арестованным:

– Тебе что, господин Бед-Дуар не ясно сказал? Утром разберётся. – Он кивнул на мрачную тюремную дверь. – Пошли, на постой вас пока определим.

Бед-Дуар… Разумеется, Эдаль знала это имя. Командующий княжьей стражей сам приехал взглянуть на арестованных? Наверное, и схватить их он приказал. За что, почему – сил размышлять об этом у неё не было. Хотелось добраться поскорее до постели, – всё равно, до какой! – упасть и забыться. Остальное пускай случится утром.

Оказывается, в тюрьме было не три этажа, а четыре. В самом нижнем, цокольном, вместо окошек – узенькие щели под самым потолком. Именно туда арестованных и повели. Ламавин, когда понял это, совсем приуныл, а Эдаль просто шла вслед за серой фигурой конвоира, послушно переставляла ноги, послушно поворачивала, когда требовалось повернуть. Затем послушно стояла лицом к такой же серой, как мундиры тюремщиков, грубо оштукатуренной стене, ждала, пока отпирают дверь камеры. Послушно зашла внутрь, и когда указали на деревянные нары с протёртым до дыр соломенным тюфяком, молча повалилась на них. Хорошо, хоть не на полу спать придётся, – успела подумать. И провалилась в забытьё.

Проснулась Эдаль от пронизывающего насквозь холода подземелья. Ночь пока не закончилась – в окошках-щёлках черным-черно. Вернее, их и не разглядеть было в темноте камеры. Свет от горевшей в коридоре лампочки едва пробивался сквозь глазок в двери. В полумраке угадывались вторые нары у противоположной стены и закутавшийся в одеяло Ламавин. Впрочем, его можно было узнать и в полной темноте – по храпу, на этот раз какому-то жалобному, обиженному.

От холода у Эдали застучали зубы. Она подтянула колени к груди, скорчилась, словно младенец в утробе матери. Но манто всё равно не позволяло укрыться целиком – слишком короткое. Вдруг она вспомнила – одеяло! Им должны были выдать одеяла, начальник приказал. И Ламавину выдали – вон, укутался! А её где?

Она пошарила вокруг себя по нарам. Нету. Может, свалилось на пол? Не могли же они не дать ей одеяла! Пол камеры тонул во мраке, ничего не разглядишь. Эдаль боялась темноты с детства, но холод был сильнее, чем страх. Решившись, она подвинулась к краю, свесила руку, пытаясь дотянуться, нащупать. Тотчас услышала – громкий писк в углу и стук коготков по камню. Крысы!

Эдаль поспешно отдёрнула руку, отодвинулась к стенке. Крыс она боялась куда больше, чем темноты. Собственно, и темнота пугала потому, что в ней могли прятаться эти отвратительные твари.

Несколько минут она терпела. Но до утра так долго! Она наверняка умрёт, «околеет», как сказал Бед-Дуар, если не найдёт одеяло и не закутается в него!

– М… м… ави! – позвала. – П… подай од… деяло, п… пожалуйст…

На соседних нарах храп прекратился. Но ненадолго.

– Мави! П… помоги п… пожал… луйста! Я крыс б… боюсь!

Ламавин принялся выводить рулады особенно громко и старательно.

– Мави!

Храп стал ещё громче. Эдаль чуть не застонала от обиды. Наверняка ведь проснулся, слышит! Что ему, тяжело встать, одеяло подать? А говорил, что любит… Ну и ладно!

Она решительно сбросила манто, закусила губу и опустила ноги на пол. Почти уверена была, что сейчас коснётся чего-то живого, шевелящегося, что немедленно вопьётся острыми зубками в икру. Но внизу был только твёрдый каменный пол. Она сползла с нар, опустилась на четвереньки. Где же это проклятое одеяло? Оно не могло свалиться далеко, оно где-то рядом.

Но одеяла рядом с нарами не было. И под нарами не было. Эдаль ползала, обшаривая каждую пядь тюремной камеры, её трясло, вокруг сердито пищали и суетились крысы, а одеяла всё не было. В конце концов она ткнулась макушкой в нары Ламавина. Всхлипнула от обиды – ей не дали одеяло! Этому жирному борову дали, а ей нет!