Горькие ягодки - Мариэлла Вайз

Танюшка, секретарша, тоже испугалась, но за себя. И поспешила убраться из офиса. От греха подальше, как она сказала. Вот мымра. А сама начала подкатывать к Андрею с момента его появления в нашем офисе. В качестве директора. Вместо Петра Дормидонтыча. С ума сойти. Андрей мой начальник. Мне такое не могло привидеться и в страшном сне.

Но наши женщины говорят, что это временно, пока не будет достроен наш объект. А потом нашу фирму скорее всего закроют за ненадобностью, потому что владелец больше ничего в нашем городе строить не планирует. Поэтому Танюшка, как рассказывают женщины, за неимением времени срочно включила всю свою тяжёлую артиллерию с целью окрутить нашего нового директора. Андрея.

Марь Григорьевна сказала, что Танюшка теперь всегда ходит очень бесстыже одетой и весь рабочий день находится на месте. Что для Танюшки, конечно, необычно. Ещё Марь Григорьевна сказала, что успеха пока Танюшке добиться не удалось, так как наш новый директор всё время пропадает на объекте и в офисе бывает редко.

Но Танюшка надежды не теряет и уже делилась с одной из женщин, что новый начальник смотрит на неё хотящим взглядом. Правда, кроме самой Танюшки, этого пока никто не заметил.

А ещё Марь Григорьевна сказала, что со своей работой я, конечно, справляюсь и на удалёнке, и что понятно, что маленький ребёнок это и зубки, и ночные кормления и всё прочее, Марь Григорьевна всё это сама не понаслышке знает, но всё же Марь Григорьевна мне от всей души советует в офисе всё же появляться почаще, бывать на людях побольше.

Потому что ребёнку нужен отец. Вот прямо так и сказала. Как будто если я появлюсь в офисе, у моего ребёнка так сразу отец и появится. Мать-одиночка никому не нужна, как Марь Григорьевна этого не понимает?

Да, конечно, я много работала над собой, в итоге у меня красивая походка, я смогла путём проб и ошибок подобрать красивый оттенок волос, у меня нет лишнего веса, наконец.

Бывает иногда, совсем не часто, но подходят ко мне ребята. Но. Стоит им узнать, что я мать – одиночка, так всё. Сразу же в их глазах остаётся лишь похотливый огонёк, ничего другого. И сразу же я становлюсь годной лишь на то, чтобы переспать со мной по-быстрому, может, раз, может, два.

Как к бесплатной давалке относятся, если грубо сказать. Сначала это очень задевало меня. Я переживала, плакала по ночам, зажимая рот подушкой, чтобы мама не слышала. Не то, чтобы мне кто-то нравился. Вовсе нет.

Я безразлична к противоположному полу от слова совсем. Мне не нужен никто. Просто иногда хочется обычного человеческого тепла, хочется почувствовать рядом с собой надёжное мужское плечо, на которое можно просто опереться ненадолго, больше ничего.

Но нет. И этого мне не дано. Для всех, для всех лиц мужского пола я просто давалка. Которой побрезговал даже отец моего ребёнка. И этой давалке, мне то есть, должно быть в великую радость, если хоть кто-то в неё засунет. Это если совсем грубо сказать. Но я давно уже выражаюсь сама с собой довольно грубо и предельно прямо.

Потому что, когда выдержишь не самую лёгкую беременность, оскорбительные шепотки за спиной, от которых бросает в жар… Потом роды, тоже отнюдь не лёгкие, и вот он, крохотный комочек, от которого ты ни на шаг… И бессонные ночи… И страх потери молока… И этот чёртов мастит, в конце концов! Знаете, тут уже не до сантиментов и не до выбора красивых выражений, поверьте…

Но… Но зато я стала довольно-таки толстокожей. Чтобы пробить мою броню, нужно крепко потрудиться. Меня больше абсолютно не трогают шепотки за спиной. Мне абсолютно всё равно, что думают про меня окружающие.

И я абсолютно не реагирую, когда редкий очередной парень смотрит на меня с вселенским разочарованием в глазах. Мне так и хочется сказать в таких случаях: «Ну и что ты смотришь, козёл? Что смотришь, придурок? Думаешь, тебе сейчас обломится бесплатный секас? Пошёл от меня как можно дальше и как можно скорее…»

И ещё мне хочется прибавить что-нибудь матом. Да, да… Даже так. Я матерюсь иногда про себя, когда особенно тяжело и плохо. И становится легче. Может быть, все эти слова, которые не должна произносить приличная девушка, придуманы всё же не просто так?

Хотя я больше не приличная девушка. И даже никакая уже не девушка, а женщина, хоть мне и всего двадцать лет. Я просто мать-одиночка…

Марианна

После бессонной ночи у меня болит голова, и меня слегка пошатывает.

– Может, останешься дома? – спрашивает мама.

Я бы осталась. С радостью. Поспала бы ещё немного, а потом посмотрела бы электронную почту и посчитала бы всё, что необходимо по работе, дома. Но с утра уже позвонила Марь Григорьевна и сказала, что нужно выйти на работу.

Что приходили из полиции, спрашивали, кто находился вчера в офисе во время инцидента, кто вызывал полицию. И что придут ещё. Поэтому я обязательно должна быть. Не очень понимаю, какая разница, кто вызвал полицию, но раз надо, так надо.

Я медленно одеваюсь, но меня действительно реально пошатывает. Да что ж это такое? Когда же я смогу спать побольше, когда? Малодушные слёзы наворачиваются мне на глаза. Отставить, Марианна. Ты выбрала свою судьбу сама. Ты сделала всё сама, всё то, что привело тебя к доли матери-одиночки, которая вынуждена работать, чтобы прокормить себя и ребёнка.

Ты спокойно могла тогда отказать ему. Спокойно. Он не стал бы насиловать тебя, уж поверь. Ха-ха… Смешно. Так что, собралась и идёшь. На свою работу, за которую тебе платят деньги, так нужные твоей маленькой семье.

– Мам, можно я выпью кофе? – прошу я. Я боюсь свалиться на улице. Мне действительно необходимо взбодриться.

Мама молча смотрит на меня. Да я и сама знаю, что кофе мне нельзя.

– Подожди, доча, попросим дядю Мишу.

Перед дядей Мишей неудобно, но мне правда совсем никак. Ведь у каждого человека есть свой предел, правда? Я где-то читала, что если человеку не давать спать долгое время, то он даже может сойти с ума. С ума сходить я не хочу. Как же тогда будет Алёнка?

Дядя Миша уехал на работу, отвезти меня не сможет. Я не дойду сама. Я очень хочу спать. Я опускаюсь в коридоре на корточки и, не сдерживаясь больше, плачу от отчаяния…

До меня доносится плач Алёнки. Моя доченька чувствует, что мне плохо… Мы плачем вместе.

– Всё, – решительно говорит мама, – пошли они все на три буквы!

О мама! «Ну ты даёшь, мама! Ты же учитель!» – я начинаю хохотать. И не могу остановиться…

Мама умывает меня ледяной водой, снимает с меня сапоги, куртку, отводит в кровать и укладывает, как маленькую.

– Всё. Ты спишь. С Марь Григорьевной я разберусь.

Да. Я знаю, мама разберётся, договорится. Как хорошо, что все дети Марь Григорьевны учились в своё время у мамы…

Я проваливаюсь в сон мгновенно. Мне ничего не снится. Я только чувствую иногда, как мама подносит к моей груди Алёнку, как доченька жадно сосёт мою грудь, как она смешно причмокивает довольно. Я улыбаюсь сквозь сон и проваливаюсь в его тёплые глубины снова.