Таинственный возлюбленный - Джулия Сеймур

сгущай краски. Королева все равно никому тебя не отдаст. Если только…

— Что, если только?..

— Если только ты не перестанешь время от времени спать с ней, — полные губы Пепы сложились в презрительную усмешку, и она сняла ноги с его колен, дразняще проведя при этом оголенной лодыжкой едва ли не перед самым носом Годоя.

— Но, глупышка, ты же знаешь… — встав, с досадой начал Мануэль, ибо этот разговор повторялся с завидным постоянством.

— Все знаю, хабладорито, и даже больше, чем все. Только такое знание не нуга, и от него мне не слаще. — И Пепа вновь потянулась за гитарой.

— Пепа, прошу тебя, не надо, — поймал он ее сухие пальцы. — Пойми, пока я не найду какого-нибудь хода, чтобы отбить эту коварную атаку святош, мне не до веселья. Конечно же, при дворе я никому не подаю вида, но с тобой-то я могу быть откровенен, не правда ли? — Мануэль вновь сел на диван, на этот раз вплотную к своей возлюбленной. Желание все больше начинало разбирать бывшего гвардейца.

— Твоя правда, хабладорито, твоя. Но у меня есть и своя. И заключается она в том, что только тот настоящий мачо, кто может бросить все свои печали, да сделать хотя бы раз в жизни действительно то, что хочется ему, а не кому-то другому.

— А разве я…

— Да, милый мой чичо, — передразнила королеву Пепа. — Ты никогда не делаешь того, что может не понравиться королеве по-настоящему. Даже если тебе очень этого хочется.

— Естественно, ведь от этого зависит мое благополучие и даже жизнь. Но что за намеки, Пепа?

— Какие намеки, Мануэлито?! Я просто говорю, что тебе давно уже следовало бы жениться на мне и дать мальчику свое имя. Или ты скажешь, что тебе совсем не хочется этого?

— Разумеется, я был бы счастлив! — ответил он, уткнувшись взглядом в пышную дразнящую даже сквозь ткань грудь.

— Так сделай это. Ради своего счастья хотя бы. Или ты боишься? Боишься лишиться королевской ласки?

Мануэля передернуло при воспоминании о последнем свидании с Марией Луизой, и он искренне вздохнул.

— Ах, Пепита, к чему такие слова? Ничего я не боюсь. В конце концов, мои постельные обязанности перед королевой давно стоят у меня поперек горла Эти идиоты Бурбоны делают все, что захотят, а я только отдуваюсь за все их прихоти. Вот отделаюсь от чертовых святош да и уйду в отставку. Однако сейчас сделать это решительно невозможно. Меня тут же упекут в подвалы инквизиции, и на этом все кончится.

— А послушай, Мануэль, — вдруг оживилась Пепа, которая в продолжение всего разговора о чем-то напряженно размышляла. — Если я помогу тебе избавиться от этих святош, ты женишься на мне?

— Да как ты можешь мне в этом помочь?

— Это уж мое дело. А твое ответить: да или нет.

— Мне бы не хотелось впутывать тебя во всю эту гнусную политику.

— Разве меня возможно впутать в политику? Вот глупец! Ты все сделаешь сам. Послушай, если причина твоей нерешительности только в этом, просто пошли подальше всех этих святош — вот и все. Я бы плевала на все это, — при этих словах Хосефа действительно презрительно сплюнула приставшую к губе крошку табака, — а вот малыша не стоит навсегда оставлять бастардом.

— То есть как это, послать подальше? — оторопел Мануэль.

— А так, в Рим. Раз они так любят этого своего папу, так пусть и катятся к нему и не мешают здесь людям жить так, как им хочется.

— Но… Рим осажден французами, и папе сейчас не до гостей…

— Неужели ты тоже так считаешь? А я вот думаю как раз наоборот: сейчас он, как никогда, нуждается в поддержке верных ему людей.

— Как, как ты сказала?! Как никогда нуждается в поддержке!.. Пепа, ты гений! — и с этими словами Мануэль вскочил с дивана, подхватил на руки тяжелую, несмотря на тонкую талию и узкие ножки Пепу, и закружился с ней по комнате. — Ах, черт! Пепа! Что бы я без тебя делал?! Мы обвенчаемся с тобой тотчас же! Эй, музыку сюда, вина! — Двое гвардейцев, стоявших за дверями, тут же помчались исполнять приказания. — Бежим, бежим в мою домашнюю часовню, падре Челестино, должно быть, еще там!

* * *

В ту же ночь премьер-министр Испании, Князь мира, герцог Алькудиа, дон Мануэль Годой обвенчался в домашней часовне своего дворца с Хосефой Тудо и после бурной брачной ночи едва успел появиться к первому приему у королевы. Мария Луиза в это утро была капризна, зато ее фаворит предельно любезен, однако от всех стремлений августейшей любовницы Годой на этот раз мягко отказался, сославшись на легкое недомогание, заодно оправдывая им же свой поздний подъем.

— Да, чичо, а король уже справлялся о тебе и так подозрительно сказал мне: «Странно, что именно сегодня его и нет».

— Так и сказал?

— Да, именно так и сказал. А когда я спросила, какая же странность в твоем сегодняшнем отсутствии, он ответил, что именно сегодня он хотел спросить тебя об одном деле, а тебя не оказалось.

— А Его Величество не изволили сказать, о каком именно деле хотели поговорить со мной именно сегодня?

— Нет, как я ни просила. Его Величество ограничился лишь тем, что просил тебя зайти к нему, как только появишься.

— Но что же вы сразу мне не сказали об этом?

— Ах, чичо, как ты не понимаешь! Мне не хотелось сразу отпускать тебя сегодня… Но раз ты такой бука, то так уж и быть, иди. Король, должно быть, уже совсем в нетерпении.

Раскланявшись и поцеловав унизанную перстнями руку, Годой с гулко бьющимся сердцем через весь дворец направился на половину короля. «Что там еще такое? Что за спешка? — в волнении думал он, одолеваемый нехорошими предчувствиями. — Вряд ли это касается вестей от инквизиции. Если бы Лоренсана уже получил ответ папы, то эти святоши первым делом направились бы к королеве, а не к королю. Значит, дело в другом… Неужели этому олуху уже донесли о моем тайном венчании?» — вдруг в ужасе подумал он. — Но ведь я постарался принять все меры предосторожности, до поры до времени эта новость для всех должна оставаться тайной. Челестино — человек верный и вряд ли начнет затевать против меня скрытые интриги. В свидетелях были только Браулио, которого заподозрить трудно, и дуэнья. Старой карге тоже совсем не резон идти против интересов своей хозяйки…» — Мануэль так и не нашел вразумительных причин для столь срочного вызова к королю, а между тем до приемной Его Католического Величества оставались