Зюзюка и другие - Екатерина Вильмонт

– И на могиле лежали цветы?

– Да.

– Ну и что из этого? Какое это сейчас имеет значение? Онумер так давно, что я его почти и не помню! Ну мало ли кто может ходить к немуна могилу? Он же на тебе не девственником женился, он был уже вдовец! –почти кричала она, а в глазах появились слезы. – Может, это его перваялюбовь? Может... да мало ли...

– А ты чего орешь?

– Хочу и ору! Потому что ты... дура!

– Не смей так со мной разговаривать!

– Ладно, извини, просто мне не нравится, когда ты такая...

– Какая?

– Испуганная и... старая. Ой, прости, прости, Лёка... Нокогда ты пришла, у тебя был нормальный вид, а сейчас... Лёка, сама подумай,ревновать покойника неизвестно к кому – это же дурь!

– Наверное, ты права... Чистейшей воды дурь. Ладно, пошличай пить.

– Не хочется. Я пойду позанимаюсь! А ты выкинь всю этубодягу из головы, подумай лучше...

– Ладно, подумаю о чем-нибудь другом. Кстати, погоди ещеминутку, мы ведь должны что-то подарить матери на свадьбу.

– Это не моя проблема, – сразу насупилась она.

– Но ты же приняла приглашение, ты туда едешь...

– Вот пусть этот факт и будет лучшим подарком на свадьбу.

– Ты так говоришь, потому что...

– Потому что знаю, что ты все равно что-то ей повезешь.

– Естественно! Она же моя дочь...

– Скажи, а ты спросишь у нее, почему она так...

– Мне и спрашивать не надо, я сама понимаю...

– Ты? Понимаешь, как можно кинуть мать и дочь неизвестноради чего? Она что, диссидентка была, ее что, из страны выкинули и больше непускали? Она что, под мостом там жила? Нищенствовала, да? Да даже если и так,могла бы взмолиться: «Мамочка, мне плохо, пришли денег на билет», и ты ужкак-нибудь наскребла бы ей эти бабки, правда? Она здесь нашла бы работу и житьей есть где. Но здесь надо было бы заботиться обо мне, о тебе и вообще...Ненавижу!

Вот тут мне стало по-настоящему страшно.

– Стаська, но зачем же тогда ехать?

– Америку посмотреть охота на халяву! Зеленые холмыКалифорнии!

И с этими словами она удалилась. Боже правый, что же этобудет? Все мысли об Алле напрочь вылетели из головы.

Натэлла позвала меня в Дом кино на премьеру. Фильм показалсямне отвратительным – претенциозно-чернушным и безвкусным.

– Давай уйдем, – предложила я через полчаса. – Нетсил смотреть...

– Пошли, – согласилась она, как ни странно. Обычночто-то начав, она все доводит до конца. Досматривает скучный фильм, дочитываетбездарную книгу. Но тут, видно, и ее допекло.

– Наверное, мы с тобой устарели для такого кино, –предположила она уже в фойе. – Лёка, а пошли в ресторан, я приглашаю!

Мы с ней подружились с первого взгляда, когда вместепоступали в Школу-студию МХАТ. Посмотрели друг на дружку, улыбнулись и так вотс тех пор и дружим. Мы обе поступили тогда сразу, но ни одна из нас не сталаактрисой. Она рано вышла замуж за молодого скрипача, который сделал грандиознуюкарьеру, его имя теперь известно каждому, а Натэлла растила двоих сыновей, веладом и ведала к тому же всеми его делами. У них есть квартира в Париже и домик вНорвегии. Сыновья выросли, ни один из них не стал музыкантом. Живут они вразных странах, а Натэлла вернулась в Москву несколько лет назад и заявила, чтожелает жить только в Москве. Ее муж Юлик отнесся к этому с пониманием, но сампроводит в Москве не больше двух месяцев в году. Натэлла подозревает, что унего есть другие бабы, но говорит, что ей на это наплевать.

– Понимаешь, Лёка, мы даем друг другу жить, и нас обоих этоустраивает. Я устала мотаться по миру. Будут внуки, поглядим, а пока я хочужить в Москве, на заслуженном отдыхе.

– Лёка, ты мне не нравишься, – заявила она, когда мызаказали ужин.

– Чем это?

– С тобой что-то происходит. Скажи, я пойму.

– Да ну, зачем я буду тебя грузить всякой чихней.

– Все-таки твоя работа дает о себе знать. Раньше ты быникогда так не выразилась, – улыбнулась она. – Раньше бы ты сказала:зачем я буду взваливать на тебя мои проблемы.

– Ты права! – засмеялась я.

– Но ты не права. Давай выкладывай, что у тебя! А на чтоиначе нужны подруги?

И я вывалила ей все, что мучило меня в последние месяцы.

– Хорошо, попробуем разобраться. Цветы и даже бабы намогиле – это пустяки. Лёня прожил долгую жизнь, и наверняка его любила нетолько ты. Это первое. Второе: преимущество в этом вопросе все равно, как нивзгляни, на твоей стороне. Он любил тебя, жил с тобой до самой смерти, и тывсегда, насколько я знаю, считала себя счастливой и любимой. Так?

– Так!

– И в чем же тогда дело? В тебе! У тебя почва ушла из-подног. А почему? Потому что Стаська внезапно решила ехать к матери. Так?

– Возможно.

– Значит, с замогильной ревностью мы разобрались. ТеперьСтаська. Самый гнусный возраст с четырнадцати до девятнадцати-двадцати. Самыйпроблемный и трудный. Психика у девчонки, конечно, расшатана. Она не всостоянии простить и понять. Я бы на твоем месте показала ее психологу илипсихотерапевту. Не повредит.

– Не уверена.

– В чем?

– В том, что не повредит.

– Почему?

– Потому что кругом развелось какое-то немыслимое количествошарлатанов. Как ни включишь телевизор, там обязательно торчит очереднойпсихолог. И в большинстве случаев это какие-то косноязычные тупые ублюдки.

– Но не надо же идти к первому попавшемуся. Хочешь, я найду?

– Да не станет Стаська ни с кем разговаривать. Даже если исогласится пойти, кроме какой-нибудь пакости ничего из этого не выйдет. Да ктому же нам скоро уезжать...

– А может, там все и рассосется. Она ж хорошая девочка,умная, начитанная. Увидит мать... Да и Ариадна тоже, наверное, поумнела,раскаялась. Счастливый человек мягче становится. А она, надеюсь, нашла наконецсвое счастье. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить.

– Стучу по дереву. Знаешь, я как подумаю обо всем этом, уменя сердце болеть начинает.

– Да брось, все будет хорошо, вот увидишь! Они, Стаська сАриадной, подружатся. И будут относиться друг к дружке не как мать и дочка, акак две закадычные подружки. Такое бывает.

– Бывает всякое.

– А ты скажи Ариадне, чтоб она мать из себя не строила, этотномер скорее всего не пройдет, а вот подружиться с дочкой...

– А что, Натэлка, может, это и хорошая мысль, – вдругухватилась я за соломинку. – Обязательно скажу ей. Она теперь частозвонит. Ладно, хватит обо мне, что у тебя-то хорошего?